Михаил Меньшиков - ПИСЬМА К РУССКОЙ НАЦИИ

И отблагодарили же г-да евреи либерального министра! Я простой обыватель и не несу никакой ответственности за ход вещей, но когда меня приглашали в Киев на тамошние торжества, мне показалось просто стыдно туда явиться. Только что убит был в Киеве христианский мальчик Ющинский, и, как мне передавало одно высокоосведомленное лицо, все улики сводились к тому, что убийство было ритуальное. Целыми месяцами длилось расследование, причем обнаружены преступные попытки замять дело; дождались наконец того, что один за другим подозрительно скончались двое детей, знавших Андрюшу Ющинского, и все следы были заметены. Названное высокоосведомленное лицо мне передавало, что в Киеве боятся еврейского погрома и из всех сил стараются замять дело, чтобы не омрачить предполагавшихся празднеств по случаю открытия памятника. Не верить этому сообщению я не могу, и вот одна уже мысль, что мне придется в роли хотя бы простого русского обывателя принять участие в празднествах в том самом городе, где вопиет к небу неотмщенная кровь христианских детей, - одна эта мысль заставляла меня краснеть. Осуждая еврейские погромы, в душе своей я с той же силой осуждал нерешительность власти, неспособной и даже как будто не желающей раскрыть еврейское преступление. Когда я услышал о злодейском выстреле в Столыпина, мне по странной ассоциации представился бледный образ христианского мальчика, из которого была выточена кровь вся, до капли. Горе государственности, отказывающейся от своего долга! Преступление обоюдоостро: не остановленное внизу, оно поднимает свое жало кверху. Будучи сам человеком высокой чистоты, Столыпин, по-видимому, плохо понимал психологию всего преступного и слишком медлил в борьбе с преступностью. Он забывал иногда, что государственный меч должен подобно молнии разить без колебаний и послаблений. В общем, Столыпин мне казался хорошим артистом, но не справившимся с своей громадной ролью. Уже в прошлом году революционное брожение начало вновь поднимать голову (похороны Муромцева, поминки Балмашева и беспорядки в высших школах и пр.). Поставленные довольно робко национальные вопросы Столыпин, подобно Сизифу, докатив доверху, выпускал из рук (например, финляндский вопрос). Почти все время он нравственно преобладал над парламентом, но полгода назад обнаружилось довольно острое столкновение с обеими законодательными палатами, и из него Столыпин не вышел победителем. Постепенно правея - от левого октябризма к правому национализму, - Столыпин, к чести его, оставался твердым сторонником конституции, но понимал ее, судя по эпизоду с морскими штатами, более широко, чем националисты. Мартовские события показали, что и здесь твердость большого государственного темперамента иногда покидает Столыпина. Совершенно неизвестно, какую эволюцию пережил бы этот быстро правевший конституционалист - может быть, из него выработался бы "наш Бисмарк", - но я лично, признаюсь, мало питал на это надежды. Великие характеры не делаются, а рождаются. П. А. Столыпин едва ли сделался бы железным князем, ибо он родился, как мне кажется, скорее маркизом Позой. Он был слишком культурен и мягок для металлических импульсов сильной власти.

В этом отношении П. А. Столыпин, мне кажется, напоминал великодушного Императора, погибшего от злодейской бомбы. Александра II тоже нельзя было упрекнуть в недостатке благородства и искреннего либерализма, но и ему великие государственные задачи не удались. Обладая чрезмерным могуществом, он не приводил его в достаточное действие. В национальном вопросе (например, в двух войнах с турками) он отступал раньше времени и не делал того последнего магического усилия, которому обыкновенно принадлежит победа. В борьбе с революцией, вышедшей отчасти из его же освободительных реформ, Император Александр II не был достаточно последователен и настойчив. Он был слишком великодушен. Вместе с поколением, воспитанным в сентиментальный век, Александр 11 как бы боялся своей власти и все время старался обойтись без нее. Он имел и великих полководцев (в лице Скобелева и Черняева [68] [68] Черняев Михаил Григорьевич (1828-1898) - русский военный деятель, генерал. Участник Крымской и кавказских войн, туркестанских походов (взял в 1865 Ташкент). Был военным губернатором Туркестана. Оказался в отставке, не приняв военной реформы Милютина. В 1873-1878 издавал газету "Русский мир". С 1876 - в Белграде, где стал главнокомандующим главной сербской армией в войне против Турции. В 1882-1884 - туркестанский генерал-губернатор. ), и великих диктаторов (в лице, например, Муравьева-Виленского) [69] [69] Муравьев Михаил Николаевич (1796-1866) - русский государственный деятель, генерал от инфантерии. В 1857-1861 министр государственных имуществ. В 1863-1865 был назначен генерал-губернатором Северо-Западного края, где подавлял польский мятеж и проводил реформы местного управления. , но воля его, связанная либерализмом, была бессильна, чтобы пустить их в ход. Крылья державного орла были могучи, но не делали взмаха. В результате Россия потеряла Ближний Восток и Финляндию (именно тогда она была потеряна) и нажила огромное, все растущее полчище полуинородческой интеллигенции, открыто враждебное государственности нашей и национальности. Слишком слабо борясь со смутой, благородный Царь дал ей время разрастись в опасное движение, увенчанное его мученической кончиной.

Что нам теперь нужно? Повторяю, нужно сделать так, чтобы черный день 1 сентября оказался таким же провалом для революции, каким был черный день 1 марта. Тогда бунтари плохо рассчитали по пальцам: вместо нерешительного и мягкодушного монарха на троне появилась колоссальная фигура Александра III; вместо умаления власти вышло грозное ее возвеличение, и смута отступила. Необходимо, чтобы нечто подобное в низшей сфере власти - на уровне исполнительного правительства - чувствовалось бы и теперь. Нужен человек, может быть, менее, чем Столыпин, увлекательного благородства духа, но большей силы. Такие на верхах власти есть. Лучше было бы не спешить с замещением премьер-министра, но выбрать его "на страх врагам".

8 сентября

Много таинственных, почти чудесных сопоставлений напрашивается в том убийстве, которое оплакивает теперь Россия. Это не просто смерть, а по воле рока, окруженная глубоко драматическими особенностями. Пуля еврея, направленная в "спасителя России" (каким часто звали Столыпина), попала прежде всего в крест Христов, в крест имени святого Владимира, сделавшего Россию христианской. Судьба как бы хотела подчеркнуть этим действительную цель ополчившегося на Россию христоненавистнического племени. Не в Столыпине вовсе тут дело, а в крещеной Руси, на страже которой он стоял. Еврейская пуля ранила крест Христов и омыла его еще раз христианской кровью. Не совершилось чуда - крест не спас от смерти крестоносца, но ведь и Христу крест дан был не для защиты от смерти, а именно для страданий смертных. Если не распятый на кресте, то убитый под крестом Столыпин как мученик встретил смерть свою за Россию. То, что это был крест не другого ордена, а именно святого Владимира, и то, что злодейство совершено в городе, где крестилась Русь, дает мистическое сближение наших мрачных дней с восходящей зарей истории. И тогда, более тысячи лет назад, христианство находилось в тяжкой борьбе с ненавидящим его отрицанием. И тогда жиды ("козарстии") приходили к Владимиру и навязывали ему свою веру. Как Рюрикович по матери (и, вероятно, по некоторым другим предкам), Столыпин принадлежал к потомству святого Владимира. Он пролил кровь свою за Престол и Родину на той самой почве, которую приходилось отстаивать от нехристей еще святой Ольге, бабке Владимира, той самой Ольге, на открытие первого памятника которой приехал Столыпин. Может быть, смутной памятью рода, вместившего в себе всю русскую историю, объясняется предсмертное желание Столыпина быть похороненным в Киеве; пожалуй, это наилучшее для него место - на лоне "матери городов русских", в том стольном городе, где царствовали его предки. Немало родственных Столыпину древних великокняжеских и богатырских костей хранит в себе святая почва, где он сложил свои кости!..