Иван Дроздов - Оккупация

– Отдадим Рае. Она будет нас кормить.

Василий Иванович тоже был офицер, и он принес паек за два месяца. Нам стали подавать не такой скудный завтрак и ужин. Но я знал, что запасы скоро иссякнут и мы снова станем голодать. Мучительно думал, как же выйти из этого положения? И однажды меня осенило: я проснулся ночью и стал писать рассказ. Жирно чернилами вывел заголовок: «Тренчик»…

История простая. Я только что побывал на солдатских учениях, ходил с батареей в поход и там наблюдал такой эпизод: маленький ростом, хилый солдат шел позади всех, отставал, а тут на беду у него на скатке шинели, перекинутой через плечо, развязался тренчик. Это короткий ремешок, которым связывались два конца шинели. Начались его мучения: он и без того устал, а тут еще тренчик. Вначале ему помогал товарищ, шедший рядом, потом подошел сержант… Шинель раскаталась, концы сходились плохо, сержант бранился, а солдат все отставал и отставал…

Эту нехитрую историю я подробно живописал в своем рассказе.

Утром он был готов. Я пришел на работу и отослал пакет в Москву – в редакцию журнала «Красноармеец». Ну, послал и послал. Никому об этом не говорил – даже Надежде, и Саше Семенову, с которым к тому времени сильно сдружился. Не верил, что напечатают, и не хотел, чтобы надо мной смеялись. Нашелся, мол, писатель! Джек Лондон или Максим Горький.

А между тем жизнь в стране, обескровленной войной, налаживалась медленно, мы продолжали голодать. Я хотя и расплатился за свадьбу, мне присвоили звание «капитан», и мы получали чуть больше денег; вдвоем-то с Надеждой приносили в дом две с половиной тысячи, но деньги тогда ничего не стоили, и мы по утрам съедали немного каши с постным маслом, кусочек хлеба и пили чай без сахара. А в обед я продолжал носить своей Надежде котлетку и кусочек хлеба.

Скрашивали нашу жизнь любовь и нежнейшие супружеские отношения. Я заботился о жене, а Надежда изобретала всякие уловки, чтобы чем-то да подкормить меня.

О рассказе я забыл, а голод все туже затягивал свою грозную петлю на нашей шее. Василий Иванович смурной ходил по комнатам своей роскошной квартиры, всем был недоволен; ему казалось, что его объедает «старуха», так он называл тещу, хотя она была лишь на пять лет старше его. Однажды позвал меня в пустую комнату, заговорщически зашептал:

– Старуха по утрам, когда мы уходим на работу, съедает наш сахар, ест кашу с маслом. Вы же видите, какая она красная. И толстая.

Я молчал, не знал, что же сказать ему и надо ли говорить. И не рассказал об этом Надежде – не хотел ее расстраивать. А она, между тем, уже была беременной, новое состояние волновало ее и тревожило. Уж несколько раз ее тошнило, опытные женщины сказали, что это естественно в таком положении, советовали есть соленые огурцы. Я сбегал на базар и купил для нее огурцов, но и на этот раз она отказалась есть втайне от других членов семьи. Во время ужина догадливая Рая подвинула их Надежде, сказав:

– А это тебе. Твой малыш сейчас требует соленого и кислого.

Я был счастлив ожиданием нашего потомства. И как раз в это волнующее для нас с Надеждой время случилось другое событие, толкнувшее мою жизнь на колею, по которой я качусь с переменным успехом и поныне. Меня вызвал начальник Политотдела. Я ничего не ждал хорошего от встречи с Арустамяном, который постоянно проявлял ко мне неприязнь.

У полковника на столе лежал журнал «Красноармеец».

– Ваш рассказ напечатан в газете?

– В какой газете?

– В этой вот! – схватил он журнал и ударил им по столу.

– Это журнал, а не газета. Я посылал туда рассказ.

– Как он называется?

– Тренчик.

– Но вы украли рассказ у писателя. Вы не могли сами… Чтобы так писать, надо сто лет учиться. Ты малограмотный, ничего не кончил, кроме военной школы. Как ты мог написать такой рассказ? Как?… Украл рассказ у писателя.

– У какого писателя? – удивился я, испугавшись одной только мысли, что рассказ у кого-нибудь можно украсть.

– Рассказ написал сам! – заявил я решительно. И тут же отступил назад, потому что полковника мое заявление повергло в ярость. Он вскочил и замахал руками.

– Не мог ты написать рассказ, не мог! А если ты написал такой рассказ, то почему не пишешь так же заметки? Ваши статьи сухие, как подошва ботинка в жаркий день в Ереване. Да! Их нельзя читать. За что деньги платим?… Тебя кто посылал в поход с батареей? Редакция посылала. В редакцию и сдай свой паршивый рассказ! Нет, так не пойдет. Написал хорошо – сдавай в газету. А он в Москву послал. Деньги хочешь? Да?… Славы захотел? Да?… Валька Скотт нашелся!

Вот так на языке не поймешь каком – ни на русском, ни на еврейском или армянском – он продолжал распекать меня долго; и, конечно же, не о газете радел полковник, – его больше всего задел сам факт появления рассказа за моей подписью в столичном журнале. Простить он мне не мог такой прыти.

Не знал я тогда и еще одного важного обстоятельства: тыловые крысы, всю войну отсидевшие в дальних штабах и не получившие ни одной награды, видеть спокойно не могли офицеров с орденами. Я же был еще очень молод – мне не было и двадцати трех лет, а на кителе два ордена и пять боевых медалей. Может быть, вот они-то и раздражали полковника, словно быка красная тряпка.

Прошел еще месяц, и я получил из Москвы гонорар – около четырех тысяч рублей. Нечего и говорить, как пришлись кстати нам эти деньги. Я сразу же пошел к Надежде и отдал ей всю сумму. Она уже видела мой рассказ в журнале, знала, что за него пришлют деньги, но не думала, что их будет так много.

– Четыре часа работы – и такая плата! – удивилась она.

– Как видишь, – отвечал я с гордостью.

– А ты можешь писать и другие рассказы?

– Могу, но не все, что пишет писатель, принимают журналы. Этот рассказ им приглянулся, и они его напечатали.

Я это говорил для того, чтобы жена моя не очень-то надеялась на будущие гонорары. Однако мысль о писании других рассказов была для меня не чуждой. Для начала я решил писать маленькие рассказы в газеты, – вроде этюдов, которые набрасывает художник для своей картины. Присматривал разные сценки из жизни солдат и живописал их, придумывал сцены, диалоги. Один такой рассказ послал в харьковскую военную газету «На страже Родины», другой – в газету местную, но большую, окружную. Оба рассказа были напечатаны, и я за них также получил гонорар. После этого писать стал чаще и в разные газеты и журналы; большинство моих рассказов печатали, но были такие случаи, когда мне отвечали, что напечатать корреспонденцию не могут из-за недостатка места или по другой какой-нибудь причине.

Подобные миниатюрные рассказы писал и в свою газету; и хотя у моего начальства не было причин обвинять меня в плохой работе, но частое мелькание моей фамилии в других газетах и Львова и Арустамяна раздражало, и я видел, как глаза их при встрече со мной все больше темнели.