Владимир Бушин - Огонь по своим

Принципиальность по отношению к Солженицыну была тем более необходима, что ведь он — и это не трудно было предвидеть — до сих пор ничуть не изменился: злобно лжет о нашем прошлом всегда, во всем, даже там, где вроде бы никакой нужды нет, даже в торжественных случаях, даже при вручении своей собственной самодельной премии. И тут он ничем не отличается от какого-нибудь Чубайса или Новодворской.

Вот при вручении в прошлом году своей Солжпремии Валентину Распутину объявил, что тот «выделился в 1974 году внезапностью темы — дезертирством с фронта, — до того запрещенной и замолченной, и внезапностью трактовки ее». Тут такой же, как у Куняева, расчет на девственных идиотов. Разумеется, тема эта не была ни замолченной, ни запрещенной. Еще в 1941–1942 годах в многомиллионной «Правде», в «Красной звезде» и других газетах безо всякой «внезапности» печатались и передавались по радио, ставились в театрах произведения, в которых были и дезертиры, и предатели. Таков, например, сильный рассказ Александра Довженко «Отступник». Тогда же шла в театрах пьеса Леонида Леонова «Нашествие», в которой целая галерея предателей и фашистских прихвостней. А едва ли не за пятнадцать-двадцать лет до Распутина появились на эту же тему повести Ч. Айтматова «Лицом к лицу», писателя-фронтовика Юрия Гончарова «Дезертир», стихи Евгения Винокурова того же названия… И это вовсе не полный список, а только то, что сразу вспомнилось. Так обстоит дело с враньем нобелевского лауреата о «запрете» и «внезапности» темы. Но еще отвратительней, просто как провокатор, он лжет о «внезапности трактовки»: изображает дело так, будто Распутин сочувствует дезертиру, жалеет его. Да ничего подобного. Тогда Распутин столь же сурово осудил своего героя, как и писатели, упомянутые выше. Но сейчас он ни словечка не возразил благодетелю… В этом году новое присуждение Солжпремии — дележ ее между покойным Константином Воробьевым и здравствующим Евгением Носовым. И опять речь благодетеля в том же самом духе… Повесть К. Воробьева «Это мы, Господи!» опять объявил «первой, да и последней в советской литературе о немецком плене».

Ну хоть бы сменил пластинку! Ведь и тут можно назвать целый ряд произведений от «Судьбы человека» Шолохова, «Молодой гвардии» Фадеева, двухтомника «Пропавшие без вести» Злобина до «Альпийской баллады» Быкова, до автобиографической повести «Все это было!» Юрия Пиляра, узника Маутхаузена. Во всех этих произведениях речь идет и о плене, и об оккупации, и о борьбе против немцев.

Сам К. Воробьев еще в декабре 1941 года лейтенантом попал в плен. Солженицын негодует, что, мол, после освобождения — «недоверие и допросы». А ты как думал, дядя? Конечно, допросы. Так во всех армиях мира. Вон совсем недавно сербы сбили американский бомбардировщик и взяли двух летчиков в плен. Они пробыли там всего несколько дней, и сербы их отпустили. И тогда сообщалось, что ими сразу занялись американские спецорганы: проверка! А тут человек был в плену почти два года! Конечно, допросы.

Вот «Сообщение НКВД № 2926-Б в ГКО об аресте группы агентов германской разведки» от 29 ноября 1941 года. Речь идет о задержании при переходе линии фронта 17 вражеских разведчиков. Среди них три финна, поляк, латыш, серб, шесть цыган, но, увы, есть и русские офицеры, побывавшие в плену. Все они признали, что перешли фронт для выполнения разведзаданий (там же, с. 367).

А что касается недоверия, то надо заметить, что еще и в первой молодости Воробьева случалось немало такого, что, по уверению Солженицына, должно было окружить его стеной сплошного недоверия. Так, он был уволен из редакции, потом даже исключали из комсомола. Однако в том самом 1937 году он приехал из Курской области в Москву и стал ответственным секретарем заводской газеты, закончил вечернюю среднюю школу. Надо полагать, в комсомоле его восстановили. Отслужив два года в армии, с 1940-го работал редактором в газете не где-нибудь, а в Военной академии им. Фрунзе, откуда был направлен в Высшее пехотное училище им. Верховного Совета. Где же тут недоверие? Совсем наоборот! В октябре 1941 года в составе роты кремлевских курсантов Воробьев оказался на фронте, в декабре попал в плен…

И после плена из биографии не видно, что недоверие преследовало Воробьева. В самом деле, он был оставлен в армии при своем звании и сразу, как только 27 июля 1944 года освободили Шауляй, его назначили там начальником городского штаба МПВО. И еще прослужил в армии года три, до 1947-го. А в 1956 году вышел первый сборник рассказов «Подснежник». И вскоре талантливый писатель стал заведующим отделом литературы и искусства газеты «Советская Литва». А это не рядовая газетка, это орган ЦК компартии республики. Какое же недоверие?..

Тут уместно вспомнить о судьбе Степана Злобина. Он попал в плен еще раньше — в октябре 1941 года — и пробыл там еще дольше — до января 1945-го, т. е. почти всю войну. И что же? Надо полагать, и у него были допросы, проверка. Но сразу после этого, как и до плена, стал сотрудником дивизионной газеты. И дошел со своей дивизией до Берлина. Получил орден Отечественной войны II степени, медали «За победу над Германией», «За взятие Берлина». После войны Злобин был председателем секции прозы Союза писателей. А в 1952 году за роман «Степан Разин» получил Сталинскую премию первой степени. Вот как это описывает именной марксист-ленинец Марлен Кораллов в новейшем биографическом словаре «Русские писатели XX века» (М., 2000 / Составитель и редактор П. Николаев): «Руководство СП не включило автора „Степана Разина“, чья анкета была „запятнана“, в список кандидатов на Сталинскую премию». Сразу вранье. О какой «запятнанности анкеты» можно лепетать, если человек состоит в Союзе писателей, работает, издает книги да еще и живет в столице в роскошном высотном доме — последний крик! — на Котельнической набережной? Но слушайте дальше: «Однако Сталин нередко заводил в тупик свой аппарат, сам игнорируя правила, за нарушение которых строго наказывал. Так, трижды удостаивалась Сталинской премии Вера Панова, вдова „врага народа“, застрявшая с детьми на оккупированной немцами Украине. Получил премию и Юрий Трифонов, чей отец был расстрелян, а мать отбывала срок».

Очень содержательно! О Трифонове можно бы еще добавить, что, будучи призывного возраста, он почему-то и на фронте не был, и даже в армии не служил. Однажды еще в Литинституте я спросил его: каким же образом? Он ответил: «Я же близорук, очки ношу». И это он мне, очкарику с шестого класса школы, сказал! А сейчас в его биографии читаю: «В начале войны Т. уезжает в Среднюю Азию. Вернувшись в 1944 году в Москву, поступает в Литинститут». Конечно, в Средней Азии военкомат мог его и не сыскать, приезжего москвича…