Б Чехонин - Журналистика и разведка

Но стоит ли нам в ответ вносить свою лепту в нагнетание напряженности, разрушать пока еще шаткие мостки взаимопонимания, которые с таким трудом удалось перебросить между Москвой и Вашингтоном? К сожалению, возможности у нас уж не те, что были в эпоху "застоя". "Перестройщик" Горбачев и "демократ" Ельцин разрушили былую великую державу не только политически, но и подорвали ее военную мощь, которая позволяла нам разговаривать с Вашингтоном на равных. Похоже, наш президент Путин это отлично понимает, когда заявляет о неизменности курса Москвы на улучшение отношений с Америкой. Будем надеется, что в конце концов прозреет и Белый дом.

Но хватит политики - ведь эта книга не о ней, а всего лишь записки о собственной журналистской судьбе. Возвращаясь с Лубянки домой, я думал об агенте Данилове. Корнями русский, потомок декабристов, известный журналист - и вдруг американский разведчик. Что заставило его работать против родины своих предков? Ответа не было. С самим Даниловым не поговоришь, он далеко, возможно, еще служит в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, под Вашингтоном. А может, ушел в отставку и стал просто "чистым" американским журналистом. Сколько было на моей памяти таких вот журналистов у нас в Москве, в "Правде", "Известиях", ТАСС! Одни, работая за рубежом под журналистской "крышей", уходили в отставку лишь в силу возраста, другие предпочитали расстаться с профессией разведчика, как говорится, во цвете лет и посвятить себя целиком журналистике и книгам, которые появлялись на свет из-под их пера.

По дороге я думал: к чему писать книгу об американском корреспонденте, хоть он и потомок декабриста? Не лучше ли рассказать о наших людях - газетчиках, дипломатах, разведчиках,- верно служивших родине дома и за рубежом? Конечно, лишь о немногих, с которыми сталкивала жизнь. Так пришло решение написать эту книгу. И когда она появилась на экране компьютера, понял: написать ее легче, чем издать. Нынче другие времена. Все определяет коммерция. Если не повезет, пусть останется в рукописи. Надеюсь, она представит какой-то интерес для моих внуков. Не хотелось, чтобы они стали "иванами, не помнящими родства", не знающими, как работали и жили их прародители теперь уже в прошлом веке.

ПОЧЕМУ ЗАСТРЕЛИЛСЯ СЛЕДОВАТЕЛЬ МИШАГИН

Моя жена, коренная москвичка, порой не прочь напомнить: ты в столице "лимита", чужеродный элемент. Что же, мое детство и юность прошли далеко от Москвы - на великой реке Волге. С годами память все ярче воскрешает стертые было картинки давних минувших дней. Маленькая, метров десять, комнатушка в коммунальной казанской квартире. Нас трое, родители и я. Туалет деревянный скворечник во дворе, куда дефилируешь на глазах жителей двухэтажного дома. За водой приходится ходить за пару кварталов с ведрами. Нет ни душа, ни ванной. Мебель убогая: железная кровать родителей, стол, четыре стула и потертый, обитый дерматином диван. На нем я сплю и готовлюсь к урокам. Готовлюсь под неусыпным контролем вождя. Днем нас в комнате двое - я и Сталин. Великий вождь подозрительно взирает с портрета. Портрет - единственное украшение комнаты. Большой, в дорогой деревянной раме. Отец истратил на него месячную заработную плату. Не потому, что портрет представлял художественную ценность. Скорее всего, его рассматривали как индульгенцию, способную принести прощение за грехи родителей. Предки их до революции имели крупные счета в Казанском банке, доходные многоэтажные дома, собственных рысаков и прочие атрибуты богатства. После 1917 года семье пришлось скрыться, растворившись на далеких просторах России. В Казань в начале тридцатых вернулись не все.

Портрет не спас семью от репрессий. Мужья моих теток - один офицер царской армии и другой поляк по национальности - получили "свое" в 1937 по 25 лет заключения - и отсидели срок от звонка до звонка. Тетки брали меня с собой, когда ходили по тюрьмам в надежде найти мужей и передать им продукты. Напрасно. След "врагов народа" не удавалось отыскать многие годы.

Отец, скромный советский служащий, тоже ждал со дня на день ареста. Под кроватью хранился мешок с теплыми вещами и сухарями - на случай, если ночью раздастся стук в дверь и суровый голос потребует: "Откройте дверь, НКВД!" Слава богу, отцу повезло. Германия угрожала вторжением в Чехословакию, и его вместе с тысячами других призвали в Красную Армию. Но эхо борьбы против "врагов народа" продолжало звучать в нашей коммуналке. Однажды в два часа ночи в квартире раздался выстрел. Через несколько минут в коридоре послышался топот сапог. Какие-то люди в форме НКВД быстро загнали обратно выбежавших из комнат жильцов и приказали не выходить. Утром мы узнали: покончил с собой из табельного оружия сосед Мишагин, работавший следователем в казанском НКВД. Что заставило его застрелиться? Угроза ареста или больная совесть участника репрессий? Много лет спустя его жена рассказала, что он, возвращаясь с работы, долго не мог заснуть, пил горстями снотворное, а уснув, нередко будил ее криком. Он ничем не делился с ней, если речь заходила о службе, запрещал задавать какие бы то ни было вопросы. Но и без этого было ясно: на работе его окружают кошмары. Когда-то спокойный, уравновешенный человек на глазах превращался в неврастеника, с которым становилось все труднее жить. 1937-й год, как гигантский дракон, поглотил свою новую жертву.

Видимо, наш сосед ушел из жизни не только потому, что на работе ему приходилось участвовать в допросах "с пристрастием". Он видел, как НКВД бросает в тюрьмы сотни безвинных людей, а ему вместе с сослуживцами поручают сочинять уголовные дела на "агентов" японской, турецкой и прочих разведок. Или на "татарских националистов", выступающих против советской власти. Закрывая всякий раз папку дела, Мишагин знал, что больше никогда не встретится в жизни с этим человеком. Не увидит его никогда и семья. Суд, вернее "тройка", выносил, как правило, расстрельный приговор. Больная совесть не выдержала. Наш сосед предпочел сам уйти из окружающего кошмара, которому не было видно конца.

Этот выстрел в себя запомнился на всю жизнь. И потом в сороковые, уже московские студенческие годы, вспоминались не раз и та бессонная ночь в нашей казанской коммунальной квартире, и "тюремная" корзинка отца под кроватью, и сломанные судьбы мужей моих теток.

К чему еще возвращается память? К судьбе друзей по двору и школе. Не у всех сложилась она удачно. Некоторые за убийства и кражи оказались в тюрьме. Это была участь многих на нашей улице Касаткина. Наши матери и отцы пропадали почти сутками на работе. Моя мама преподавала физику и математику в средней школе. Вечерами она вела драмкружок, ставила сочиненные ею пьесы. Она была, несомненно, талантлива. На ее спектакли приходили педагоги и ученики из соседних школ. Будь она в Москве, вероятно, ее способности драматурга не пропали бы даром. Но кому в Казани была нужна одаренная учительница! Правда, маму все-таки в конце концов представили к высшей награде - ордену Ленина. Представили не за пьесы, а за отличную успеваемость учеников. По тем временам это являлось высокой честью и редкой удачей. Мы с отцом заранее радовались, предвкушая мамину поездку в Москву, ее встречу с Калининым в Кремле и, конечно, то, как мы будем гордиться мамой, рассказывая о ней во дворе соседям и сослуживцам отца по работе. Радость оказалась напрасной. На каком-то конечном согласовании списков лиц, представленных к наградам, маму заменили на "национальный кадр". Мы же жили в Татарии, где не только местному татарскому руководству, но и тем, кто сидел в Москве, надо было демонстрировать торжество сталинской национальной политики! Неважно, что та или иная кандидатура не дотягивала до уровня многих русских учителей. Главное - она была татарка по национальности!

Читать дальше