Евгений Додолев - Красная дюжина. Крах СССР: они были против

После того как я напечатал, не редактируя, эту беседу, записанную Андреем Ванденко, ко мне в кабинет зашел старинный знакомый — Володя Краченко. Я помнил его как сотрудника спортотдела «МК». А начиная с 1988 года Володя вел в этой газете рубрику «Хроника происшествий». Очень прикольную. Самобытный язык и добродушный нрав эксбоксера Вовы Фельдмана (Краченко он был по жене) генерировали совершенно бесподобное письмо, типа «ну зачем же резать старушку прямо рядом с детской площадкой?». Саша Хинштейн абсолютно официально называет Володю своим учителем. Ведь тот фактически стал в нашей стране родоначальником весьма востребованного жанра криминальной хроники.

Володя долго вздыхал, прихлебывал остывший чай и тоскливо смотрел мимо меня в панораму за окном («Новый Взгляд» располагался тогда в том же здании, что и «МК», но двумя этажами выше). Я никак не мог воткнуть, в чем цимис его визита. Наконец Кравченко спросил, смущенно улыбаясь:

— А ты хорошо этого Васильева знаешь?

— Два раза всего видел, один раз обедали вместе. А что?

И тут Володя меня ошеломил: он эмигрирует в Израиль из-за этого интервью. Ну, типа последняя капля. Я не решился его отговаривать, не желая брать на себя ответственность. Спросил, в курсе ли его главред Гусев. Оказалось, что пока нет. Послал секретаря за водкой. Чисто символически махнули по 50. Как бы на посошок. Запили чаем, закусывать было нечем.

Через две недели люди Васильева ворвались в наше здание и устроили бучу на третьем этаже, в редакции газеты «Московский комсомолец». Организатор наезда на Павла Гусева и ёго команду по фамилии Детков был привлечен к уголовной ответственности. Главный редактор нанял «личку» и охранников для редакции.

Кравченко таки уехал. Рубрика без него быстро сдулась. Такие дела. Весной 2011 года столкнулся с улыбчивым симпатягой Фельдманом-Кравченко, похожим на олимпийского. Мишку, у Тишинского рынка. Вернулся он. Покинув землю обетованную, стал в новой России поэтом. В журналистику не вернулся. А зря.

Мы договорились встретиться у входа в столь полюбившуюся народным депутатам СССР гостиницу «Москва». Придя к назначенному времени, я Сажи не обнаружил. Покрутившись в вестибюле еще с полчаса, совсем уже было собрался уходить, как узнал в блондинке, заворачивающей за угол здания, Умалатову. Догнал ее только в метро. Сажи уверяла, что пришла вовремя, но сейчас ну никак не может больше задерживаться: неотложные дела государственной важности. О государственной важности сказано не было, это я от себя добавил — уж больно вид у Сажи был серьезный и целеустремленный. Не станет же такая женщина суетиться и спешить из-за каких-то там мелких личных забот? Словом, условились о новой аудиенции. Через день. Все у того же злосчастного входа в «Москву» и в то же время. Помните, как в старинной песенке: «Так, значит, завтра — на том же месте в тот же час?». Как в песне и получилось. Встреча не состоялась. Короче, разговор по телефону у нас получился на повышенных тонах. Я наезжал, отбивался от наездов, чувствуя, как на другом конце провода искрит Сажи.

Выговорившись и сойдясь на том, что в очередной раз друг друга неправильно поняли, решили попытаться вновь. Непреклонная Умалатова, само собой, и теперь выбрала «Москву»…

Получилось. Я приехал загодя, и Сажи не припозднилась. Поздоровавшись, она обронила: «Я еще ни к одному мужчине трижды на свидание не ездила». Рассудив, что сказанное вряд ли можно считать комплиментом в свой адрес, предпочел промолчать, гадая, где же то место, которое кажется Умалатовой наиболее удобным для интервьюирования. Мы поднялись в лифте на третий этаж и устроились в холле под удивленными взглядами дежурных, узнавших мою спутницу. Стоило ли так сюда стремиться? Не считая сделанный выбор единственно верным, я не удержался от вопроса:

— Вы так старательно оберегаете свой дом от посторонних, что предпочитаете встречаться в гостиницах?

— Нет, совсем не поэтому. Просто у нас сейчас гости, стоит такой бедлам, что даже здесь спокойнее и тише.

— А я уж грешным делом подумал, что вы забаррикадировались и никого из чужих не пускаете. Вы ведь по-прежнему живете в доме депутатов Верховного Совета СССР?

— Да, я занимаю служебную жилплощадь в доме на Рублевском шоссе. В доме, который является собственностью всего Советского Союза. Сегодня Россия претендует на все, что принадлежало СССР, поэтому и нам постоянно намекают, что надо выселяться, но до того, чтобы забаррикадироваться в квартирах, еще не дошло. Хотя давление усиливается. Сначала хотели нас выкинуть на улицу зимой 1992 года. Не вышло. Теперь новые сроки называют. Недавно получили повестки с угрозой: если по-хорошему не освободим квартиры, то власти вынуждены будут обратиться в суд. Повестка подписана какой-то администрацией жилого фонда. Кто стоит за этой администрацией, я наверняка не знаю, но догадаться могу. Речь не идет о том, чтобы воевать с ними за эту квартиру из-за того, что мне некуда идти. Уверяю вас, у меня столько друзей и сторонников, готовых предоставить крышу над головой, что отбоя от предложений нет. Напрасно тешат себя иллюзиями те, кто рассчитывает, отняв у нас квартиры, избавиться от нас самих.

Поэтому вопрос в ином. Надо говорить о законности. И я стану добиваться ее, пока буду дышать. Выехать из этой квартиры для меня означает признать их победу и свое поражение. Я не сдамся! Они совершают сговор, идут против Конституции, против закона, против народа, против страны. Пусть знают Ельцин, его правительство, его Верховный Совет, что союзные депутаты этот беспредел терпеть не станут и квартиры на Рублевском шоссе без боя не отдадут!

— Сажи, вы сразу такую высокую ноту задали: сговор, бои и тэ дэ. А может, все прозаичнее: из Москвы уезжать ой как неохота… Да и квартирки, поди, не самые плохонькие, бывал я на Рублевке, знаю.

— У меня три комнаты. Но они не мои. Повторяю, это служебное помещение.

— Однако это не помешало некоторым вашим коллегам приватизировать это самое служебное помещение, выкупить по смехотворным ценам мебель, бытовую технику, ковры, посуду…

— Может быть. Не знаю. Я ничего подобного не делала и делать не собиралась. Это государственное и должно таковым остаться. Прописки, например, в Москве у меня никогда не было, и я не пыталась ее приобрести, зная, что придет время, и я обязана буду уступить квартиру другим.

— И когда же, по-вашему, оно придет, это время?