Николай Эппле - Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах

Другой феномен, демонстрирующий свободный от идеологии взгляд на жизнь человека и общества в условиях ослабления хватки государства, — кино 1970‐х годов. Надежды на очеловечивание государства, порожденные оттепелью, окончательно развеиваются в конце 1960‐х, и те, внутри советского проекта, кто не хочет с этим мириться, осознанно начинают разными средствами реализацию параллельного государству проекта. Как пишет киновед Евгений Марголит,

«Пафос революционной идеи» был в конце концов растрачен и обращен бюрократией в анекдот. Вера умерла. В этой новой общественной ситуации попытки советского кинематографа увидеть в официальном государственном идеале черты «Мы» — безрезультатны… Осознание этого окончательно разводит в разные стороны Советское государство и кинематограф. Теперь становится ясно, что различны не только их цели, но и предметы. В результате, по крайней мере, с середины 1970‐х годов, кинематограф СССР можно рассматривать не как советский, но как постсоветский [402] Марголит Е. Живое и мертвые. Заметки к истории советского кино 1920‐х —1960‐х годов. СПб.: Мастерская «Сеанс», 2012. С. 18. .

В эти годы появляется целый ряд фильмов, укорененных в советской повседневности и не рассказывающих об отвлеченных «вечных» темах, но в то же время не несущих идеологического заряда. Авторский взгляд сохраняет дистанцию по отношению к идеологии. Среди режиссеров этой волны Леонид Гайдай («Бриллиантовая рука», 1968), Отар Иоселиани («Жил певчий дрозд», 1970), Алексей Герман («Проверка на дорогах», 1971, «Двадцать дней без войны», 1976), Георгий Данелия («Мимино», 1974, «Осенний марафон», 1978), Василий Шукшин («Калина красная», 1974), Эльдар Рязанов («Служебный роман», 1977, «Гараж» 1979). Для огромного множества людей внутри еще вполне советского государства это кино было трансляцией опыта жизни, свободной от объятий государства и идеологии. По замечанию Юрия Левады, в конце 1970‐х многие специально ходили в кино, чтобы собственными ушами услышать реплику одного из персонажей фильма Ланы Гогоберидзе «Несколько интервью по личным вопросам» (1978) «Неужели уже появились люди, которые перестали бояться?» [403] Левада Ю. Рубежи и рамки семидесятых. Размышления соучастника // Неприкосновенный запас. 1998. № 2. .

Не самый очевидный, но тем более интересный пример территории свободы в советской культуре — наследие Русского Севера с его характерным деревянным зодчеством, деревянной скульптурой, иконописью и фольклором. Культура русского Севера в значительной степени формируется под влиянием сначала новгородской культуры, гораздо более свободного «ганзейского» города, чем Москва, и под влиянием старообрядцев, массово мигрировавших на малозаселенные территории в XVII веке. История Русского Севера — это история самоуправления и крестьянских восстаний, начиная с Кижского (трагически утраченная летом 2018 года церковь Успения Пресвятой Богородицы в Кондопоге — народный мемориал жертвам этого восстания) и заканчивая сопротивлением большевикам в годы Гражданской войны [404] Новикова Л. Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере 1917–1920. М.: Новое литертурное обозрение, 2011. . В позднесоветские годы интерес к культуре Севера способствовал формированию среды искусствоведов и реставраторов, и таких самобытных явлений, как творчество Бориса Шергина [405] Интересный пример рассказа об истории Русского Севера, соединяющий две несмешивающиеся и не раздельные до конца линии творческой инициативы и государственного насилия, представляет собой историко-публицистическое исследование по истории Соловков фотографа и краеведа Юрия Бродского: Бродский Ю. Соловки. Лабиринт преображений. М.: Новая газета, 2017. .

Протест

Вторая линия, позволяющая отследить традицию свободы в истории России и СССР, — это разного рода опыт сопротивления государству. Оговоримся: в нижесказанном не стоит видеть оправдание и восхваление любого протеста против государства как такового. Во многих случаях он представляет собой бессмысленную и беспощадную стихию. Сказанное имеет другую цель: показать, что история российского государства не представляет собой историю неоспариваемого произвола власти на фоне тотальной пассивности народа. История сопротивления государственному произволу важна как одно из оснований общественного самосознания.

Как и традиция государственного насилия, этот опыт восходит к временам, на несколько сот лет предшествующим созданию СССР. Однако в рамках СССР сама востребованность сюжетов о пугачевском бунте (глубоко интересовавшим по тем же причинам еще Пушкина), постановка Юрием Любимовым есенинского «Пугачева» 1967 года с Высоцким в главной роли стала важным веянием времени. С конца 1960‐х Василий Шукшин увлеченно работает над сценарием фильма о Степане Разине (в 1972 году выходит его роман «Я пришел дать вам волю», съемке фильма помешала смерть Шукшина в 1974 году). В эти же годы Булат Окуджава работает над сочинением о восстании декабристов: в 1966 году выходит пьеса «Глоток свободы», а в 1971 году — одноименный роман. Дмитрий Быков в книге о Булате Окуджаве пишет:

Обращение Окуджавы к теме декабристов, да не просто к восстанию, а к следствию, по всей видимости, связано именно с тем, что под следствием опять оказалась русская литература. В 1964 году — собственный вызов к Ильину, в 1965‐м — арест Синявского и Даниэля, в 1966‐м — суд над ними, кампания по сбору подписей в их защиту и репрессии против подписантов. «Глоток свободы» — пьеса, давшая потом название роману, — написана, строго говоря, не о декабристах, а о расправе над ними, отсюда и название: свобода оказалась короткой, короче глотка. Нужно определяться со стратегией; сам декабризм не является объектом анализа ни в пьесе, ни в романе. Их тема — взаимоотношения интеллектуальной элиты и репрессивного государства. Можно спорить о правоте или неправоте декабристов, но очевидна неправота тех, кто отсек любые возможности диалога с государством, оставив один путь — восстание [406] Быков Д. Булат Окуджава. М.: Молодая гвардия, 2009. С. 486. .

Традиция сопротивления тоталитаризму в рамках советской истории существует не только в виде интереса к восстаниям прошлого. История протеста в СССР тем более важна, что всеми силами заглушалась все время его существования. Среди немногочисленных, но ярких примеров — Тамбовское восстание 1920–1921 годов (численность повстанцев достигала 50 тысяч человек), волна восстаний в ГУЛАГе после смерти Сталина в 1953–1954 годах (Норильское, Кенгирское, Воркутинское восстания) [407] О сопротивлении в сталинскую эпоху см., напр.: История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. Восстания, бунты и забастовки заключенных. М.: РОССПЭН, 2004; Верт Н. Террор и беспорядок (глава «Сопротивление общества в сталинском СССР». С. 336–362); Виола Л. Э. Крестьянский бунт в эпоху Сталина. М.: РОССПЭН, 2010; Православное церковное сопротивление в СССР. Биографический справочник. 1927–1988 / Сост. М. Шкаровский, Д. Анашкин. М.: РОССПЭН, 2013. , беспорядки на почве конфликтов населения с милицией в начале 1960‐х в Александрове, Муроме, Новороссийске, Беслане и т. д., массовая забастовка рабочих в Новочеркасске в 1962 году. Наконец, важнейший пример протестов — общественная активность, митинги в Москве в 1989–1990 годах, подготовившие почву для распада СССР, и массовый выход москвичей на защиту Дома правительства в августе 1991 года.