Николай Эппле - Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах

Запись [119] https://www.facebook.com/nadya.bibikova/posts/1319965514680233 . была опубликована в аккаунте общества «Мемориал», получила в течение дня более 700 перепостов и к вечеру люди, соединенные памятью об одном из репрессированных, нашли друг друга. Их общим предком оказался расстрелянный в 1937 году идейный коммунист, дочь которого влюбилась в англичанина, после тяжелых испытаний в конце 1950‐х вышла за него замуж, и их сын написал об истории любви родителей книгу «Stalin’s Children», ставшую мировым бестселлером [120] Matthews O. Stalin’s Children: Three Generations of Love, War, and Survival. London; Berlin; New York: Bloomsbury, 2010. .

В комментарии к той записи ее автор пишет:

Меня тут спрашивают про его собственную деятельность. Мол, как секретарь обкома, он наверняка ко многому был причастен. Это я и сама, увы, хорошо понимаю. Но я не считаю себя сегодня вправе судить жертв того страшного времени. И я не могу забыть, что две его дочки остались сиротами и выросли в детском доме.

Общество «Мемориал» оказалось в буквальном смысле инструментом восстановления общей памяти, а «Возвращение имен» — не только символическим, но и реальным ритуалом собирания разделенного прошлого, слагающегося в картину семейной истории и истории страны.

Хотя разделяющий дискурс («вечная память жертвам — вечный позор палачам») еще слышен довольно отчетливо, по мере того как эта и подобные акции увеличивают свой размах и охват, все лучше осознается невозможность надежно и окончательно отделить «жертв» от «палачей». Не только потому, что палачи сами зачастую оказывались перемолоты машиной террора: на акциях поминовения и в сетевых сообществах потомки тех, кто служил в рядах НКВД и был причастен к репрессиям, все чаще проговаривают свою связь с ними именно в рамках работы с травматическим прошлым, в рамках дискурса памяти о жертвах.

Это не обязательно покаяние, хотя и таких примеров все больше. Это форма, позволяющая проговаривающим осуществить связь с общим прошлым, перестать быть выключенным из него.

Вот начало одной из записей в Facebook [121] https://www.facebook.com/groups/remembering.the.gulag/permalink/1163528927015771/ от 8 ноября 2016 года:

Удалось побывать на Лубянке 29-го. Одна из читавших имена каялась за своего отца, который каким-то образом (то ли в КГБ работал, то ли в судебной системе) преследовал неких безвинных литовцев, впоследствии сожалел об этом, но так и не смог осознать преступности всего режима и своего сталинизма… Эта женщина просила прощения у всех нас и у Бога — за отца, за себя и за весь народ, который «так и не понял, не обратился» и т. д. Я тоже хочу попросить прощения у всех, и особенно у россиян, за своего двоюродного прапрадеда…

Происходит то, что исследователи исторической памяти называют формированием инклюзивной модели, в рамках которой возможно объединение разных памятей, не исключающих, а предполагающих друг друга [122] См., напр.: Assmann A. The Holocaust — A global memory? Extensions and Limits of a New Memory Community // Memory in a Global Age. Discourses, Practices and Trajectories / Ed. by A. Assman, S. Conrad. Palgrave, 2010. P. 97–117. . И чем отчетливее будет такое понимание общего прошлого, тем неизбежнее будет вставать тема примирения [123] Ross M. H. The Politics of Memory and Peacebuilding // Routledge Handbook of Peacebuilding. Routledge, 2013. P. 91–101. . Признаки этого уже можно различить. Все чаще кто-нибудь из подходящих к микрофону у Соловецкого камня говорит, прочитав имя из списка: «Господи, спаси души и жертв, и палачей».

Границы таких акций разомкнуты не только в прошлое, но и в настоящее. Поэтому предположение, что участники «Возвращения имен» прячутся от сегодняшней политической реальности, представляется неверным. Люди, приходящие к Соловецкому камню, на Бутовский полигон и в другие места памяти о репрессиях, собраны вместе не только общей памятью о прошлом. Их объединяет фундаментальное согласие в оценках советского террора как преступного. Из того, что происходит в сквере у Соловецкого камня, примат ценности человеческой жизни над ценностью государства следует так же неизбежно, как из исторической деятельности «Мемориала» вытекает деятельность правозащитная.

Если считать «Возвращение имен» ритуалом гражданской религии (в России таковая фактически отсутствует, поэтому на этом поле вовсю играют религия и политика), то основополагающие ценности участников акции — это своего рода «гражданская теология». Ее основной «догмат» — представление о безусловной ценности человеческой жизни. Чтение имен убитых под окнами сегодняшней Лубянки — акция далеко не только мемориальная. Поэтому слова уполномоченного по правам человека Татьяны Москальковой на открытии акции 2016 года (сколь бы скептически они ни воспринимались) о необходимости «государственного покаяния» за преступления Большого террора и о том, что «Возвращение имен» — это напоминание «молодым сотрудникам правоохранительных органов, что никогда неправда и отступление от закона и совести не проходит даром» (Москалькова, Федотов и Лукин приняли участие в акции «Возвращение имен») [124] ТАСС. 2016. 29 октября. https://tass.ru/obschestvo/3744605. , важны именно как фиксация обращенности таких акций в настоящее.

Заложенная в 2007 году у Соловецкого камня традиция чтения имен жертв советского террора — не локальный и частный случай обретения исторической памяти. При попытке анализа происходящего в сквере на Лубянке поднимаются темы связи памяти и идентичности, взаимоотношения эксклюзивной и инклюзивной моделей исторической памяти, осознание советского террора как ключевого события новейшей истории России, требующего этической и юридической оценки. Эти темы с удивительной точностью повторяют вопросы, встававшие перед Европой в рамках так называемого «бума памяти», который начался в общественных науках на Западе в 1990‐х, а в 2000‐е стал общественным феноменом, обозначив поворот от героической памяти к трагической [125] См. напр.: Nora P. Reasons for the Current Upsurge in Memory // Transit. 2002. 22. P. 1–8; Rousso H. Das Dilemma eines europäischen Gedächtnisses // Zeithistorische Forschungen. 2004. № 3. S. 363–378; Olick J. K. The Politics of Regret: On Collective Memory and Historical Responsibility. New York: Routledge, 2007. . Именно тогда стало понятно, что вопросы, которые ставят такие трагедии, как Холокост, не разрешаются исторической наукой. Необходимо обращение к психологии, этике, внимание к точке зрения жертв, к проблематике травмы, ответственности, частной и семейной памяти.

В рамках этого поворота речь идет о переосмыслении национальной политики в ключе, обозначенном еще Ренаном: не на основании общих побед и общей гордости, а на основании общих поражений и общей боли. Главной ценностью, на которой держится новый порядок вещей, оказывается человеческая жизнь, а не величие государства; его универсальным языком служат права человека, а центральным событием, собирающим горизонт этики и права, оказывается трагедия европейского еврейства [126] Подробнее об этом см.: Levy D., Sznaider N. The Holocaust and Memory in the Global Age. Philadelphia: Temple University Press, 2006. . Очевидно, в России полноценный поворот такого рода невозможен без отчетливой оценки репрессий на государственном уровне.