Юрий Щекочихин - Рабы ГБ. XX век. Религия предательства

И в самом деле, зачем же было такому человеку идти на убийство? Да еще на такое? И даже стало жаль его, когда в конце нашей беседы на глазах его показались слезы: "Вот ведь получилось… Жил-жил, и такое перед старостью! Выйду оттуда — ведь совсем стариком буду".

И в последний день командировки я все бродил, бродил между пятиэтажками на Большой Бульварной: беседка, стол для доминошников, узорная решетка детского сада, гаражи, лужа, кукла без головы и рук, качели, те самые. И возле них я, кажется, понял, в чем дело. Понял! Но неужели причина всей случившейся трагедии настолько проста? Как формула?

Вот что, мне кажется, опустило его палец на курок — ненависть, смешанная со страхом. А это — самый взрывчатый сплав в мире. Не лично Сашу Проказина ненавидел В. Т. Опошнян и боялся его — он и не знал его, и в глаза не видел раньше… А хотя бы и знал!.. Достоинства детской, юношеской души — даже не потемки, а какие-то черные дыры для человека, пусть и умудренного опытом. Слишком слабый след от собственной юности остается у него в памяти, да и то, что остается, не бережет он, а часто и не хочет сберечь. Что Владимиру Трофимовичу было до понятий мальчишки о добре и зле и его собственном участии в вечном их противоборстве?! Точно так же не мог быть его личным врагом пятнадцатилетний Андрей, знакомство с которым состоялось на два часа раньше трагедии. Да больше того! Я выпытывал у Владимира Трофимовича, может, когда-нибудь раньше была у него стычка с подростками, напугавшая его и внушившая ненависть к этой возрастной группе населения? То есть, может, Саша Проказин расплатился жизнью за поступок каких-то своих ровесников? Да нет… Сколько ни вспоминал Владимир Трофимович, к нему лично никогда не подходили на улице подвыпившие юнцы, не требовали закурить, не смеялись в спину… Да и наблюдать-то подобные сцены ему не приходилось. И самое интересное (будто специально смоделирована ситуация), что район, где все это случилось, — сравнительно тихий. Среди множества подростков, населяющих микрорайон, за последние четыре года ни один — повторяю: ни один! — не совершил преступления, а все юные участники этой истории были редкость благополучные (по воспитательно-юридической оценке) и порядочные (по общей, вневозрастной) ребята. Кого же он боялся и ненавидел? В кого стрелял? Может быть, в тот созданный его страхом и ненавистью образ, который в решающую секунду принял вид паренька с удивленно разведенными руками и с незаконченной фразой — "Давайте разберемся…"?

Давайте, давайте разберемся! Давайте разбираться! Последнее время меня до боли пугает неприязнь, открытое и агрессивное непонимание и даже страх, доходящий до ненависти в отношении подростков, о которых пишут в редакцию некоторые читатели. Я знаю об этом из разговоров и споров в разных аудиториях и даже из некоторых газетных публикаций. Начинают с мелочей: не то поют, не то танцуют, не так одеваются, а кончают принципом: живут вообще не так (в подтексте: негодяи; смысл: что-то надо срочно делать…)

Я пишу судебные очерки, и мне приходится нередко изучать проступки, даже преступления несовершеннолетних. Я знаю, что такое слепая сила подростковой стаи. Я сидел — глаза в глаза — напротив маленьких убийц, говорил с ними. Видел и слышал в них такую душевную, духовную нищету, такое убожище интересов, такое пренебрежение к другому человеку, что потом долго не мог прийти в себя.

Но я понимал, это — те подростки — преступники. И среда их развития была аномальна, и поступки, совершенные ими, не укладывались в общественную норму. Но разве не такое же ощущение оставалось после бесед с такими же "аномальными взрослыми"? Несмотря на их возраст и жизненный опыт, точно так же ошарашивала и их духовная нищета, и убожество интересов, и их пренебрежение к другому человеку. Значит, дело-то вовсе не в возрасте. Есть разные подростки и есть разные взрослые. Но не закидываем ли мы камнями самих себя, когда именно на подростков проецируем все наши взрослые проблемы?

Мы как на детских качелях: от неистовой любви к собственному чаду до ненависти к его ровесникам — и обратно.

Давайте сойдем на землю. Давайте вглядимся в ребят и увидим, как они справедливы и активны, как хотят докопаться до ответов на главные вопросы жизни, как жаждут уважения к себе и как доверчиво отвечают на малейшее к ним внимание…

Упрекая их всех скопом, чаще всего незаслуженно, за какие-то мелочи, говоря, что они живут "не так", мы порой забываем одно-единственную мелочь: они — это мы. Только моложе.

За что отдал жизнь Саша Проказин? Странное словосочетание "отдал жизнь" — по отношению к случайной жертве случайного преступления. Понятно, предотвратил бы ценой жизни крушение поезда — другое дело. А так?..

Но чем дальше я думаю о трагическом происшествии в Таганроге, тем больше убеждаюсь: да нет, все-таки отдал жизнь.

Перед глазами часто, даже когда не хочется, те подмостки сцены во дворе, и паренек, застывший на ней. Минута, другая — и вот он сойдет по ступенькам и скажет, с надеждой и верой: давайте разберемся.

И все-таки, почему решил я вставить в эту книгу историю прерванной юношеской жизни таганрогского школьника?

Ладно, Матвей Кузьмич Шапошников — отказался выполнять преступный приказ и пережил потом всю мощь обрушившейся на него государственной машины. Ладно, Михаил Ривкин — обрек себя на тюрьму, не захотев пойти на предательство самого себя.

Но этот-то пацан? Какая государственная машина? Какой КГБ? Пытаюсь найти в себе те слова, которыми бы мог объяснить, почему же именно его трагическая судьба, его "давайте разберемся", тот двор и те качели — вдруг заставили меня, нарушая всю видимую логику повествования, не только вспомнить сейчас Сашу Проказина, но и поставить его абсолютно не политическую трагедию рядышком с трагедиями, вызванными жестокой государственной машиной?

Не знаю… Это не из области видимой логики, а из куда более для меня серьезного — из тоненького мира чувств.

История с Сашей о том же, о том же… О странных законах нашего не самого гуманного, а может быть, самого негуманного века, где и выдерживает-то тот, кто говорит: "Давайте разберемся", а тот, кто разбираться не хочет, кто боится разбираться в том, что, как, зачем и за что — неминуемо становится жертвой.

Тенью зоны, а не человеком в ней.

Давайте, давайте разберемся.

Во времени, в веке, закат которого уже вот-вот наступит, в самих себе.

Неправда, что все отдельно.

Все вместе: и время, и век, и сами мы, и сам ты. И — ЗОНА.

Ну ладно, пора, наверное, завершать.

Хочется вернуться к тому, с чего начал: к истории стукачества.

Для чего же вся эта чертовщина была придумана, чтобы на протяжении почти что целого столетия: вон откуда шел наш первый путник, еще с 1918-го! помните? — сделать предательство государственной религией, в которой оставаться людьми могли только еретики?