Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

– Не произвожу впечатление, в самом деле являюсь одним из тех немногих писателей, книги которых расходятся сотнями тысяч экземпляров, экранизируются, переводятся. Мои пьесы идут по всей стране и за рубежом. Я могу обеспечить себя и семью литературным трудом. Нас таких немного. Но слово «благополучные» тут не подходит. Благополучные – это рантье, которым по дружбе отписали акции Газпрома. А мы – состоявшиеся. Что же касается интриг, то зависть в литературной среде достигает гомерического размаха. Ведь ещё ни один писатель не объяснил отсутствием таланта тот факт, что им не написано ничего путного. Если и объясняют, то дефицитом времени. Но моя ситуация особая. Мне не только завидуют, меня часто на дух не переносят. Судите сами. «ЛГ», которая была оголтело-либеральной, с 2001-го стала газетой просвещённых патриотов. Это в творческой тусовке немодно. Я против потрясений, против «болотной» бузы в стране, ещё не оправившейся от самопогрома девяностых. Это тоже вызывает раздражение достаточно влиятельных либеральных сил, а в литературе заправляет сегодня именно либерально-прозападное лобби со штабом в Агентстве по печати. В итоге: как прозаик, как драматург я много лет нахожусь в ситуации бойкота. Мои романы, популярные у читателей, критика упорно замалчивает. Мои аншлаговые премьеры рецензируются, как правило, с сардонической ухмылкой. Во всяком случае, в либеральной печати, а это 80 % прессы. Вот свежий пример. В «Альманахе Белкина», который редактирует критик Наталья Иванова, вышла большая статья Льва Данилкина о первом десятилетии прозы XXI века. Там сказано обо всех, даже о дебютантах, выпустивших первые сборнички. Моя фамилия не упомянута. А ведь умная критика, даже отрицательная, полезна писателю, нужна. Но, к сожалению, наши либералы борются с оппонентами не с помощью открытого спора, а с помощью замалчивания. В отличие, кстати, от «ЛГ»: Данилкин и Иванова присутствуют на страницах нашей газеты…

– Давайте теперь к собственно литературным делам перейдём. Как правило, часть написанного базируется на действительности, а часть – на выдумке. Что вам легче даётся?

– Есть писатели-рассказчики. Лимонов, например. Есть писатели-сочинители. Леонов, допустим. Я считаю, что литература – это есть выдуманная правда. Я из сочинителей. Даже первые мои вещи, «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба», уже были художественным вымыслом, хотя дебютные вещи, как правило, очень близки к реальной биографии автора. Проза, являющаяся мемуарами быстрого реагирования (тот же Прилепин), мне не очень интересна. Писатель должен создавать свой, параллельный мир, иногда сильно отличающийся от мира реального, как, например, у Платонова. Конечно, я не столь радикально отрываюсь от реальности, как, скажем, Пелевин. Так можно и со смысловой орбиты слететь. Но мой отрыв куда значительней, чем у той же Улицкой, обладающей ярко выраженным протокольным мышлением.

– А писание вообще придаёт вам сил или отнимает их?

– Сочинительство дисциплинирует и структурирует жизнь. Когда входишь в большой роман, это как встаёшь к конвейеру. Конечно, на следующее утро ты можешь проспать, потом прогулять, потом загулять, но тогда «автомобиль», сиречь роман, с конвейера не сойдёт никогда. Сам процесс написания мучителен. У меня есть друзья – писатели, которые сочиняют с удовольствием, радостно, но читать это без тоски потом нельзя. Творчество – тяжкий труд. Ведь даже улыбка – это напряжение мышц лица. Но когда работа близится к завершению, когда ты видишь уже не контуры, а почти готовое здание, где осталось чуть подправить, подкрасить, подштукатурить, тут у тебя открывается второе дыхание. Я чувствую радостный прилив сил. То есть, в начале ты энергетически истрачиваешься, но в конце твоя вещь сама начинает тебя подпитывать. Настоящее художественное произведение способно вырабатывать жизненную энергию! Это легко проверить, перечитав при упадке сил любимую классику.

– Что пишете сейчас?

– Я подготовил новую редакцию романа «Гипсовый трубач». Это огромный роман. Я писал его семь лет, выпуская по мере готовности частями. Летом он выйдет отдельной книгой, да ещё с моим эссе «Как я ваял «Гипсового трубача». Закончив роман, я сразу сел за новую пьесу, которую давно придумал. Но я устроен так, что не могу, например, с утра писать прозу, а после обеда пьесу. Если у меня мозги настроены на прозу, я буду писать прозу, не отвлекаясь, ибо «перенастройка» может выбить меня из творческого состояния на месяц, на полгода. Предыдущая пьеса «Одноклассники» была написана в 2007 году и с успехом идёт от Владикавказа до Владивостока. В Москве её в Театре Армии поставил Б. Морозов. А поскольку спектакли по моим пьесам проходят на аншлагах, все эти годы меня спрашивали: «Где новая пьеса?» Теперь могу ответить: «Готова. Осталось пройтись «нулевой шкуркой».

– Юрий Михайлович, последний вопрос: отдых для вас – это труд?

– В молодости я отдыхал с пишущей машинкой, теперь с ноутбуком. Чтобы получить удовольствие от плаванья в море, сбора грибов или созерцания туристических красот, я должен посидеть за письменным столом. Если несколько дней я не открывал ноутбук, то даже Кёльнский собор может показаться мне рыбьей костью в глотке мегаполиса…

– Юрий Михайлович, на днях в прокат выходит фильм «Небо падших», снятый по вашей повести и при вашем участии в качестве сосценариста. Действие картины приходится на 1990-е годы прошлого века, и в центре сюжета герои, которых тогда называли «новыми русскими». А где сейчас этот класс людей, и кому сегодня подошло бы это определение?

– Вообще-то фильм, как и сама повесть, рассказывает о любви, изломанной, странной, но смертельно сильной. А «новые русские», кто не погиб и не уехал, стали обычными русскими. Меня сейчас больше волнует феномен «новых нерусских». Это те, кто выступает против возвращения Крыма в Россию.

– Несколько лет назад вы сказали, что одна из главных бед России – это патриотизм, который принял форму идиотизма. Сегодня ситуация изменилась? Уровень патриотических настроений растёт. Означает ли это, что и уровень идиотизма вырос?

– Удивительно, как вы, журналисты, слышите только то, что хотите услышать. Я говорил, что в России две беды: либерализм, принявший форму аморализма, и патриотизм, доходящий до идиотизма. Я по-прежнему критически отношусь к ура-патриотам, к людям, которые не опираются в своих патриотических грёзах на понимание ситуации, реального положения дел. В то же время для меня совершенно очевидно: никакая серьёзная модернизация, никакой рывок в развитии страны без патриотического подъёма невозможны. Удавшаяся Олимпиада, возврат Крыма этот подъём обеспечили реальным наполнением. Впрочем, реабилитация патриотизма, который Окуджава называл «кошачьим чувством», началась в начале нулевых годов. Процесс непростой. «Литературная газета» в 2002 году подняла вопрос о целенаправленном искажении отечественной истории в школьных учебниках. А результат – отказ от самоуничижительной модели преподавания истории – мы получили лишь недавно. Но патриотизм – это не только «любовь к отеческим гробам», это и обуздание мздоимства, и ликвидация чудовищной разницы в доходах бедных и богатых, и решение жилищной и многих иных проблем…