Александр Крон - Дом и корабль

- Почему же не поймет? Вы же понимаете.

Одноруков посмеялся снисходительно.

- Я - другое дело.

- Почему другое? Разве вы художник?

- Нет, я не художник, - жестковато возразил Одноруков, - но мне приходилось курировать эти вопросы.

Незнакомое слово добило Митю, и он умолк. Одноруков вздохнул и сделал приглашающий жест. Они сели у окна, лицом к лицу и почти касаясь коленями. Одноруков улыбался. Он опять, как тогда в отсеке, откинулся назад и посматривал на Митю из-под полуопущенных век.

- Ну-с, - сказал он. - О чем же мы будем беседовать?

Митя удивился.

- Я не знаю.

- Так-таки совсем не знаете? - Глаза Однорукова еще больше сощурились, а рот растянулся чуть ли не до ушей.

- Честное слово, не знаю. Если вы насчет той истории, так ведь я при этом не был.

- Это известно, что не были. Ну, а что вам рассказывал Горбунов?

- Представьте себе - ничего.

Это была чистая правда, но выглядела она до того неправдоподобно, что Митя покраснел. Одноруков посмотрел на него с жалостью.

- Я вижу, - сказал он, вздыхая, - вы со своим командиром большие приятели.

Митя тоже вздохнул. Рассказывать постороннему человеку о своем разрыве с Горбуновым было глупо.

- Конечно, - сказал Митя. Эта сознательная ложь на время вернула ему доверие собеседника.

- По крайней мере - откровенно.

- А вы разве против дружбы?

- Опыт показывает, что приятельские отношения между начальником и его ближайшими помощниками редко доводят до добра. Успокойтесь, я не имею в виду вас лично. - Он похлопал Митю по колену.

- А я и не беспокоюсь, - грубо сказал Митя. Он чувствовал, что начинает волноваться - именно потому, что его успокаивают. - Если можно, товарищ старший политрук, поближе к делу. Задавайте вопросы.

- Значит, вы хотите, чтоб я вас допрашивал? - спросил Одноруков с несколько натянутой шутливостью. - А вот я - не хочу.

- Чего же вы хотите?

- Беседовать. А для того, чтоб наша беседа была плодотворной, она должна быть… ну?

Митя промолчал, он не любил подсказки.

- Искренней, - сказал Одноруков. - Вы член партии?

- Комсомолец.

- Комсомол - ближайший помощник партии, - сказал Одноруков таким тоном, как будто эта мысль только что родилась в его мозгу. - Вы согласны со мной?

- Согласен.

- Договорились. Итак, мы ведем дружеский разговор.

- О Горбунове?

- Да, мне хотелось бы знать ваше совершенно объективное мнение. Что это значит? - спросил он себя тоном лектора. - Это значит, что чрезвычайно желательно, чтоб вы полностью отвлеклись от всего, что способно помешать принципиальности ваших суждений, от сложившихся между вами приятельских отношений, и руководствовались в каждом слове только интересами дела, то есть, - он поднял палец, - в конечном счете нашими общими интересами, интересами вашего друга и вашими собственными.

Митя не совсем понимал, почему он должен отвлечься от дружеских отношений с Виктором Ивановичем и вести о нем дружеский разговор с человеком, которого видит первый раз в жизни. Но в мягких шепотных интонациях Однорукова, в его манере отделять слово от слова четкими интервалами было что-то завораживающее, заставлявшее предполагать, что за его словами стоит какая-то иная логика, более высокая, чем та повседневная, обывательская, при помощи которой лейтенант Туровцев обходился до сих пор.

- Предупреждаю, ничего плохого о Викторе Иваныче я сказать не могу, - пробормотал Митя со слабой надеждой, что его сразу оставят в покое.

- А почему вы думаете, что я хочу услышать именно плохое? Согласитесь, если б я хотел услышать плохое, я обратился бы к кому-нибудь другому.

Довод показался Мите неопровержимым, и он смирился.

- Итак, я вас слушаю, - сказал Одноруков.

- По-моему, Виктор Иванович - хороший командир и настоящий коммунист.

- Солнце без пятен?

- Недостатки есть у каждого человека.

- Ну вот видите. А я уже испугался, что капитан-лейтенант Горбунов совершенен. Какие же недостатки? Или - поставим вопрос несколько иначе - какие качества Горбунова вы склонны расценивать как его недостатки?

«Сейчас охрипну», - со злостью подумал Митя.

- Я помогу вам, - сказал Одноруков, выждав с минуту. - Качества военнослужащего складываются из ряда признаков…

«Не меньше трех», - догадался Митя. Его мучила мысль, что с минуты на минуту начнется пробная сварка, а этот обстоятельный товарищ, как видно, никуда не торопится.

- Признаки эти делятся на политические, деловые и морально-бытовые. Вы согласны со мной?

- Согласен, - сказал Митя, тяжело вздыхая. За последнее время он сильно разочаровался в Горбунове, считал его человеком с большими странностями и тяжелым характером, неприятно самоуверенным, сухим, мелочным и обладающим вдобавок удивительным талантом раздражать людей. Все это были несомненные недостатки, но отнести их к определенному виду - деловому, политическому или морально-бытовому - Митя не умел. Он посмотрел в окно и увидел Границу. В руках у Границы был короткий лом, и он с размаху бил ломом по льду, его долговязая фигура то выпрямлялась, то сламывалась под прямым углом. Митя нахмурился, вспоминая, - он не любил, когда на лодке делалось что-то помимо него. Затем сообразил: вырубает стреляную гильзу от зенитного снаряда. Теперь, когда все неудовольствия с Границей - дело прошлое, надо признать: удивительно милый парняга. Такой верзила, а чистота прямо детская. И говорит-то еще по-детски: «Ну сто это, ребята, засем это?» Немножко выламывается, в особенности при Соловцове, - вот и все его прегрешения. Отличный вестовой, без тени лакейства, а какой сигнальщик! Уж он-то несет вахту «на все сто двасать»; рассказывали, что в море, сменившись с вахты, он на какое-то время слепнет от напряжения. Какое это свойство? Деловое? Политическое? Морально-бытовое? Углубившись в свои мысли, Митя совсем забыл об Однорукове и вздрогнул, услышав его тихий голос.

- Скажите, товарищ Туровцев, как вы расцениваете политическую физиономию Горбунова?

- Никак не расцениваю, - сказал Митя. - Горбунов человек, горячо преданный нашей Советской Родине.

- Субъективно преданный, вы хотите сказать?

- Я сказал: горячо преданный. А субъективно или объективно, этого я, простите, не понимаю.

- Напрасно. Нередко бывает, что человек одержим самыми благородными намерениями, а объективно приносит только вред. Хочет он этого или не хочет.

- Разве это все равно?

- Что именно?

- Да вот это самое - хочет он или не хочет?

Вероятно, Митино замечание показалось Однорукову очень забавным. Практически это выразилось в том, что его рот растянулся еще шире и стал еще больше похож на тире, заключенное в скобки. Помолчав, он спросил - очень тихо и значительно:

- Вы никогда не замечали у него пораженческих настроений?