Александр Крон - Дом и корабль

В глазах Тамары трус не был ни мужчиной, ни человеком. Почти брезгливо она следила за тем, как почтенного вида немолодой интеллигент, с исполненными достоинства манерами и корректной неторопливой речью, на глазах превращался в неопрятного, суетливого и многословного старика, одержимого единственной всепоглощающей маниакальной идеей - выжить, сохраниться. Тамаре было доступно чувство жалости, и она жалела мужа. Но жалость разрушала уважение и привязанность, которые она принимала за любовь. Любви же она еще не знала.

Прошло три дня после вскрытия рундуков. Туровцев брился, когда в дверь постучали. Так барабанить мог только один человек - Саша Веретенников. Не дожидаясь ответа, он ворвался в каюту, маленький, курносый, воинственный.

- Здорово, старпом! - гаркнул Саша, сунув Туровцеву железную ладошку. - Новости слыхал?

Строго говоря, Митя не был старпомом, старшие помощники бывают только на тех кораблях, где помощников два. Но Саша не придавал значения формальностям.

- Ни черта ты, Спящая, не знаешь! - закричал он в восторге, любуясь Митиной растерянностью. - Борис вернулся.

Никакого Бориса Митя не ждал, но не осмелился в этом признаться.

- Откуда? - спросил он осторожно.

Веретенников захохотал.

- С того света.

- С того света? - переспросил Митя, все еще не понимая, но уже волнуясь. - Какой Борис?

- Как - какой? Борис Кондратьев. Туго соображаешь, старпом.

- Двести вторая?!

- Точно так. Стоит у пирса в Кронштадте. Цела, невредима и с боевым успехом. Танкер, тысяч на восемь.

- Нет, ты врешь…

Митя сразу охрип, - так было всегда, когда он волновался. Пришлось откашляться, чтобы прочистить горло.

- Слушай, Сашка, - сказал он слабым голосом. - Скажи, пожалуйста…

- Что?

- Ну, а этот самый, как его?..

- Кто?

- Брось, - взмолился Митя, - я же серьезно.

- И я серьезно. У тебя замедленная реакция. Для стрельбы торпедами - последнее дело. Кто этот самый?

- Ну, этот… Горбунов.

- Что Горбунов?

- Он тоже вернулся?

Веретенников внимательно посмотрел на приятеля.

- Тебе надо лечиться, старпом. Фосфорное голодание. - Он больно ткнул Туровцева пальцем в лоб. - Так вот, советую сделать оргвыводы. А для начала выдать к обеду из своих тайников по двести мочегонного типа портвейн. Не вздумай жилить, убьем.

Не успел Веретенников перешагнуть комингс, как загудел и замигал своим единственным красным глазом корабельный телефон. Судя по энергии, проявленной коммутатором, звонил командир плавбазы. Вместо того чтобы взять трубку, Митя стер с лица мыло, застегнул крючки на вороте кителя и понесся к Ходунову.

Веретенников сказал чистую правду, Митя понял это по тому, как его принял Ходунов.

- Слыхал? - спросил он, прежде чем Туровцев раскрыл рот. - Садись.

Командир пододвинул помощнику тяжелое кресло - сам он сидел, по обыкновению, на койке. Его красное лицо сияло.

- Каков орел! - сказал командир и подмигнул. Туровцев не сразу сообразил, что речь идет о Кондратьеве, у него не выходил из головы Горбунов. - А, помощник? Вот то-то и оно! Поторопились отпевать. «Все сроки вышли», - передразнил он кого-то. - Ха! Для кого вышли, а для Борьки Кондратьева не вышли. Нет, ты подумай: через минные поля; харчи, вода, горючее - все под метелку, а лодку привел, да еще транспортишко трахнул. Четыре тысячи регистровых брутто-тонн! Тоже на улице не валяется.

Выразив свои чувства, он сделал озабоченное лицо:

- Значит, так: лодка подойдет к борту после семнадцати. Час будут мыться, драить якоря. Смотри, чтобы пару хватило. Восемнадцать тридцать - ужин. Надо развернуться.

- Не из чего разворачиваться, - угрюмо сказал Митя.

- Обед сделаем а-ля фуршет, на ужине отыграемся. Шпроты в масле возьмешь из автономного.

- Вина можно дать хорошего, - сказал Туровцев, раздумывая. - Печенья наскребу килограммов шесть. А может, послать Головню в Плавторг?

- Думаешь, подкинут? Ну что ж, посылай. Но особо не надейся. Вся надежда на тебя.

Он опять подмигнул, по-стариковски фамильярно, и Митя не устоял - ответил радостной мальчишеской улыбкой.

«Щенок! - ругал он себя на обратном пути. - Стоило этому хаму разок почесать у тебя за ухом - готово дело: все четыре лапки кверху. Вместо того чтоб поставить его на место или хотя бы подчеркнутой корректностью тона дать понять, что я игнорирую панибратство и не нуждаюсь в поощрении, вместо этого я постыдно расплываюсь в благодарной улыбке. Горбунов, наверно, вел бы себя иначе. Какая же я после этого личность? Салага я, а не личность».

…«И что самое смешное, - продолжал он свою мысль, уже переговорив со снабженцами и убедившись, что, в меру возможного, встреча будет приличной, если не более того, - самое смешное, что мне нужно это поощрение, я готов расшибиться в лепешку, чтобы что-то доказать - кому? Человеку, которого считаю гораздо ниже себя».

«Вздор, вздор, вздор, - думал он, проглядывая представленную старшим коком раскладку. - Стараюсь я потому, что возвращение „двести второй“ для меня ничуть не меньший праздник, чем для Ходунова. И даже больший - потому что на этой лодке служит мой друг».

Весь день Туровцева не покидало приподнятое настроение, и, как всегда в таких случаях, все, за что он принимался, выходило споро и складно, именно так, как хотелось. После обеда, столь тощего, что только предвкушение торжественного ужина спасло помощника от всенародного возмущения, стало известно, что встречать подводников приедет командующий флотом. По такому случаю командир бригады приехал засветло, за комбригом наехало много всякого начальства, штабного и политотдельского, корреспонденты и фотографы, отчего на плавбазе сразу стало шумно. Шум Туровцева не беспокоил, его тревожило другое - все это были люди, с которых продаттестата не спросишь.

Уже смеркалось, когда подкатила машина командующего. Туровцев встречал его у главного трапа. Комфлот показался Мите гигантом, хотя они были одного роста и, несмотря на разницу лет, примерно одного сложения. Митя с почтением вглядывался в его худое, с резкими морщинами лицо. У адмирала был крупный прямой нос, и Мите казалось, что такие выдающиеся носы бывают только у командующих.

Ровно в одну минуту шестого сигнальщики, стоявшие на мостике «Онеги», донесли, что со стороны залива показалась лодка. С палубы она была еще не видна - загораживал Кировский мост. Туровцев поспешил выстроить команду. Лодка приближалась очень медленно, чтоб пройти под фермами, она приняла балласт и, лишь поравнявшись с быками моста, стала понемногу продувать цистерны. Чудесно возникли над водой два ряда леерных стоек, затем палуба, наконец показалась вся лодка, шумно вздыхающая, взмыленная, в потоках белой пены. Кто-то с бунтом каната в руке ловко спрыгнул с мостика на палубу лодки, и на палубе «Онеги» одобрительно засмеялись: «Ох, и силен, рыжий!» Конечно, на таком расстоянии никто не различал мастей - рыжего боцмана «двести второй» узнали по ухватке.