Александр Крон - Дом и корабль

- Мамочка, я больше не буду, мамочка, простите меня…

Вокруг одеяла, в ярком халате с разлетающимися полами, ходила Фаина Васильевна. Она металась, как тигрица в клетке, сходство еще усиливалось желтой крашеной шевелюрой и оранжевой пудрой на разгоряченном лице. В руке она держала ременную плетку. Она была красива - Митя впервые признал это - и ужасна. Митю она встретила с пугающей любезностью:

- Это ты, Митенька? Очень рада. Вот, полюбуйся на свою подружку. Очень рада, пусть и Митя видит, какая ты дрянь. Замолчи сию минуту, - крикнула она начавшей давиться от плача Ляльке и взмахнула плеткой. Вероятно, она не хотела ударить, но Мите уже было все равно. С воплем он вырвался из цепких пальцев Фисы и бросился с кулаками на Фаину Васильевну. Он плевался и колотил ее по тугим бокам. Дальнейшего он уже не помнил и очнулся дома, в своей кровати.

С тех пор он видел Ляльку только издали. Между семьями произошел разрыв, и Ляльке было запрещено играть с Митей. Лялька и не пыталась нарушить запрет. Летом того же года Петроченкова хватил удар, и он умер. Митя смотрел, как выносили тело, и ничуть не испугался - в гробу старик был точно такой же, как в жизни. После смерти мужа Фаина Васильевна сразу куда-то уехала и увезла Ляльку.

Позднее, одиннадцатилетним подростком, в котором отлично уживались драчливость и начитанность, Митя с восторгом читал описания кровавых схваток. Дюма был его богом. Понятия о чести, принятые у мальчишек фабричного села, мало в чем расходились с дуэльным кодексом времен Людовика XIII, единственное, что неизменно вызывало у Мити дрожь и отвращение, было описание казней. Покорность и беззащитность приговоренного, животное спокойствие палачей, жадное любопытство толпы, долгий ханжеский обряд приготовления к насильственной смерти, - перечитывая «Графа Монте-Кристо», он пропускал главу, где описывается казнь на площади. Став еще старше, он десятки раз умирал, как Чапаев и как Андрей Болконский, но холодел при мысли о застенке. Глубоко уверенный, что «наказание» - уменьшительное от «казни», он ненавидел это слово всеми силами души.

Знай это Горбунов, вероятно, он нашел бы другое слово. Например «взыскание». Но слово было сказано и настроение испорчено.

После обеда Митя лег и, свесившись вниз, чтобы видеть Каюрова, рассказал ему о своих огорчениях. Каюров выслушал, смачно зевнул и сказал:

- Виктор Иванович Горбунов в своем репертуаре. Я же говорил: два ведра крови он из тебя выпьет. - И, заметив, как вытянулось Митино лицо, добавил: - Ну, может быть, полтора. Он к тебе благоволит. А вообще, мужайся - худшее впереди.

После чего мгновенно заснул, оставив Митю размышлять в чем же, собственно, состоит горбуновское благоволение.

В четырнадцать ноль-ноль Митя был уже на лодке с твердым намерением немедленно исправить все свои промахи, но не тут-то было - дежурный передал ему приказания командира. Приказаний было много, и касались они самых различных сторон лодочной жизни: надлежало направить к врачу старшего краснофлотца Сенань, страдающего воспалением среднего уха, проследить за получением с базы технического спирта, разобрать заявление краснофлотца Границы о внеочередной выдаче ему брезентовых рукавиц и заодно вызвать его для объяснений в связи с отношением штаба воинской части 59021 о нарушении названным Границей положения о приветствиях между военнослужащими… Обычная текучка, осточертевшая еще на плавбазе.

На ужин дали только селедку и гороховый суп, и Туровцев встал из-за стола голодный. - Вернувшись в каюту, он, не зажигая света, сел на стол и закурил. Из иллюминатора тянуло банной сыростью. Будь у Мити возможность уйти с корабля, он бы еще подумал. Но уйти было нельзя, и он начал злиться.

«Тощища, - думал он сердито. - Хоть бы воздушная тревога - и то веселее…»

Загудел и замигал своим красным глазом корабельный телефон. Митя схватил трубку.

- Вы что делаете, штурман?

- Ничего, - сказал Митя и тут же пожалел об этом: Горбунов захохотал.

- По крайней мере, откровенно. Вот что: зайдите. Только не сейчас, а минут через пятнадцать.

Для людей, привыкших дорожить временем, пятнадцать минут - срок немалый. Но Митя знал, что все равно не сумеет сосредоточиться, поэтому, потратив одну минуту на то, чтоб задраить иллюминатор и включить свет, он все остальное время провел в бесплодном ожидании, поглядывая на часы и раздумывая о причинах вызова. Продумано было много вариантов, в том числе самый худший - командир решил от него избавиться. Соответственно были обдуманы варианты собственного поведения. Все ответы Туровцева были скромны, исполнены достоинства, а некоторые прямо остроумны. На тринадцатой минуте Митя подошел к зеркалу, чтобы проверить свой внешний вид, на четырнадцатой вышел из каюты с видом мрачным и решительным и ровно через пятнадцать минут после звонка постучал в дверь каюты Горбунова.

- Да! - басистое, раскатистое.

Первое, что увидел Туровцев, войдя, была широкая спина комдива. Он стоял посередине в позе митингового оратора, каюта была тесна ему. Горбунов сидел на койке, обхватив руками колено и не сводя с собеседника блестящих глаз. Шел спор.

- А, лейтенант! - сказал Кондратьев, обернувшись. - Признавайся как на духу - об ордене мечтаешь?

Он подмигнул Горбунову и уставился на Митю. Горбунов, напротив, отвел глаза в сторону, показывая, что не придает эксперименту большого значения и, уж во всяком случае, не хочет влиять на ответ.

- Ну, - сказал комдив нетерпеливо и поощрительно. - Отвечай. Жаждешь?

- Честное слово, нет, - сказал Митя. Это была чистейшая правда. Ордена еще были редкостью, и у Мити было так мало оснований ждать награды, что он действительно ни о каких орденах не мечтал.

- Ага, - коротко сказал Горбунов.

Кондратьев был явно разочарован.

- Врешь ты все, - проворчал он. - А если правду говоришь - еще хуже. И вообще не важно, что он там говорит, он в походе не был.

- А если не важно, зачем спрашивал?

Кондратьев пропустил замечание Горбунова мимо ушей.

- Что стоишь, лейтенант? Садись. В общем, подумай, - обратился он опять к Горбунову. - Так сказать, взвесь. Ты умный мужик, но не старайся быть умнее всех. Имей в виду, тебе этого не простят (Митя так и не понял, кто и чего именно). А главное - не мусоль. Дорого яичко к Христову дню.

Он широким жестом протянул руку Горбунову, затем Мите.

После ухода комдива Митя вспомнил, что надо держаться настороже.

- Я вам нужен, товарищ командир?

- Да, хочу, чтоб вы мне помогли. Вы когда-нибудь писали наградные листы?

- Никогда.

- Я тоже. Отчет читали?

- Какой?

- О нашем походе. Садитесь и читайте.

Он усадил Туровцева за стол и положил перед ним конторский скоросшиватель. От слепой печати у Мити зарябило в глазах.