Георгий Кублицкий - Про Волгу, берега и годы

…С орденом Ленина вернулся домой Василий Сердюков, работящий наш земляк. С орденом Ленина, полученным за службу народам Африки. С орденом Ленина — наградой за выполненный долг интернационалиста.

Фильм же об Асуане мы начали такими кадрами. Поселок в пустыне. Дорога. Под палящим солнцем идет русоволосый человек с термосом на ремне через плечо. И диктор говорит:

— На работу ходит он теперь по Африке, "руси Васья", экскаваторщик Василий Сердюков…

Камешки сыпались из-под ног, колючки цеплялись за брюки. Подъем был довольно крут. Хорошо еще, что набежали облака и с Волги тянуло прохладой.

Только бы не оглянуться до времени! Я упрямо смотрел либо под ноги, либо вверх. Пот заливал глаза. Наконец, тропинка полого пошла наискось по склону.

С тех пор как я впервые карабкался здесь, минуло без малого два десятка лет. Тогда была весна, сейчас, на исходе волжского лета, лишь лиловатые цветочные шарики на пепельно-сизых стеблях с серебристыми Листочками поднимались над поблекшей травой.

На высоты доносился ровный гул гидростанции. Так гудит большой волчок. Гул однотонный, он не мешал слушать шелест уже жесткой дубовой листвы и стрекотание кузнечиков.

Загадываю: дойду вон до того гребня — и баста.

Гребень гол. Одинокий дуб расщеплен молнией. Коршуны плавают в воздушных потоках, поднимающихся от Волги. Теперь можно оглядеть все, наложив на картину, запечатленную памятью, сегодняшнюю, новую.

В долине между двумя жигулевскими высотами — прямоугольная глыба здания гидростанции имени Ленина. Она под стать Жигулям и Волге. Дома и заводы втянутого в глубь долины Жигулевска — большие дома и огромные заводы! — воспринимаются как маломерки, как сооружения какого-то иного, более низкого класса.

Там, где экскаватор Коваленко и Сердюкова единоборствовал с миллионотонной горной толщей, Волга мимо сильно срезанного мыса гонит воды к турбинам.

В первые годы стройки воображение рисовало будущее праздничнее, пышнее, помпезнее. Над плотиной, в соответствии с тогдашними представлениями о величественном, виделись мне грандиозные пилоны, украшенные лепкой и скульптурными группами. Впрочем, это великолепие не было игрой воображения: в архитектурных мастерских на рисунках, изображающих гидростанции, я видел эти самые пилоны.

Да, все проще, будничнее. Но краны над плотиной передают ощущение технической мощи выразительнее любых пилонов. По пятикилометровому валу грунта, стали, бетона, которым остановили Волгу, спешат поезда и автомашины. Куйбышевское или, как его часто называют, Жигулевское море лежит за ним — привычное, работящее море. И уже так далеки страсти, бушевавшие вокруг него…

Директор гидростанции Андрей Кондратьевич Рябошапко только что вернулся из Куйбышева с важного совещания. Речь шла о Переволокской ГЭС, которую намечают строить на узком перешейке, разделяющем начало и конец Самарской луки. Очень выгодная гидростанция, мечта гидротехника! Из Москвы на совещание приезжал болельщик Переволок, Николай Александрович Малышев, главный инженер проекта Куйбышевской ГЭС, а позднее — главный инженер проекта гидроузла в Асуане.

— Город и область, в общем, за Переволоки, — сказал директор. — Но требуют, чтобы при этом Куйбышеву и природе Самарской луки — никакого ущерба. Вопрос, конечно, не маленький. Допустим, три четверти воды нам в какое-то время выгоднее будет пропускать напрямик через Переволоки, минуя Куйбышев. Но если оставшаяся четверть не даст городу пользоваться всеми благами Волги…

Едва ли такой разговор мог состояться, скажем, два десятилетия назад. Нужно для получения энергии водохранилище такого-то объема — и смело проектируется уход под воду лугов и лесов, перенос на новое место десятков, а то и сотен селений. Вроде бы и правильно: водная энергия — самая дешевая, затраты на подготовку зоны затопления окупятся в несколько лет. Но позднее стали учитывать потери плодов затопляемой земли, потери древесины, заглядывать на много десятков лет вперед, прикидывать, не вызовут ли огромные водохранилища оскудения природы.

Слушая директора, я думал: магическая сила киловатт-часов со шлейфом множества нулей перестала действовать безотказно. С ней тягаются — и не без успеха — соображения об удобствах жизни человека на реке, о чистоте вод, о красоте речных просторов, о яхтах, уходящих в море, о заповедных приречных лесах, обо всем, чем реки украшают жизнь.

По внутренним лестницам спустились мы с главным инженером Евгением Павловичем Штерном в машинный зал. В синеватой дали — да, именно в дали, только не под небом, под потолком — в противоположном конце непостижимо огромного зала двигались две крохотные черные точки.

Солнце щедро светило в окна. Издали агрегаты казались бездействующими, ничто не гремело, не дрожало. Вода работала глубоко под полом. Миллионы лошадиных сил вели себя не буйно. В зале слышался лишь тот же ровный гул, который доносился на жигулевские гребни.

Евгений Павлович нетерпеливо покашливал, а я зачарованно любовался залом, хотя видел его не один раз. Вошли экскурсанты. Школьники глядели во все глаза, плохо слушая экскурсовода. До меня доносилось:

— Длина здания семьсот тридцать метров… Высота восемьдесят. Почти Исаакиевский собор в Ленинграде, только без купола. Объем здания — четыре с половиной миллиона кубометров…

Те два человека, что были видны с лестницы, куда-то исчезли. Зал казался совершенно пустым. Только ровно гудящие агрегаты.

— Смена? Четыре человека. Начальник смены, обязательно инженер или техник. Потом помощник, он же старший машинист. И еще два машиниста, они же электрики. Много спорили, можно ли объединить эти две профессии.

Мелькает мысль: а стоило спорить? Что для такого гиганта два-три лишних человека? Даже десять, даже тридцать?

Главный инженер не согласен со мной. Великолепно задуманное и осуществленное содружество сверхмощных агрегатов как бы создает вокруг атмосферу не только технического совершенства, но и предельной организационной целесообразности. В этом тронном зале королевы-энергетики противоестественно видеть лишних, без дела шатающихся людей, видеть двух человек там, где может управиться один.

Этот один сидел в кабине с искусственным микроклиматом, изолированной от проникновения даже того гула, который не мешал нам разговаривать, от легкого запаха нагретого машинного масла или, может быть, свежей краски — ведь подкрашивают же эти нарядные громадины.

Остановились возле одной из них.

— Как-то были у нас американцы, видные энергетики. Дошли до середины зала, и один джентльмен преклонных лет говорит: "Могу я взглянуть на показания приборов какого-нибудь агрегата?" — "Разумеется. Выбирайте любой". — "Ну хотя бы вот этот". Выбрал, двенадцатый. Надо вам сказать, что джентльмен, заинтересовавшийся приборами, был президентом крупнейшей фирмы "Детройт Эдисон компани" и одним из ведущих энергетиков Соединенных Штатов. Он хотел убедиться, что мощность агрегата — действительно сто двадцать тысяч киловатт. Подходим. На приборах — сто восемь. Стали увеличивать нагрузку. Сто десять, сто двадцать, сто двадцать пять, сто тридцать! Господин Уолкер Сислер — так его звали — смотрит, молчит. Вдруг — шляпу долой и, представьте, отвешивает агрегату низкий поклон. Потом прислал книгу — отчет о поездке. О нашей станции было рассказано вполне объективно, и приложен снимок: приборы показывают свыше ста тридцати тысяч киловатт.