Георгий Кублицкий - Про Волгу, берега и годы

Уже с далеких подступов к городу видна она, поднявшая меч над Мамаевым курганом. Видна то голубоватым силуэтом в солнечной дымке, то высветленной на клубящихся темных тучах. Из ночи ее выхватывают лучи прожекторов.

Она непривычна для сложившегося даже по плакатам военных лет образа Родины и образа Матери. Это Родина-Воительница. Родина-Возмездие. Родина-Освобождение.

Наверное, такой и должна была поднять ее над собой сталинградская земля, истерзанная и разъяренная, земля, беспощадная к беспощадному врагу. Наверное, такой и должна была вспоить ее Волга, израненная снарядами и бомбами, Волга, над которой стлался дым и смрад невиданного пожарища, Волга сталинградских переправ, дни и ночи слышавшая стоны раненых и захлебывающиеся крики тонущих.

Был довольно серый субботний денек, к причалам города с утра подошли всего два теплохода. А на курган шли тысячи, многие тысячи. И на лестницах, и на дороге, поднимающейся к вершине бывшей высоты "102.0", двигались люди, и поток этот можно было сравнить с тем, что медленно течет у кремлевской стены по Александровскому саду, потом на Красную площадь, к Мавзолею.

Это не были и не могли быть только приезжие. Я спрашивал наугад — было много волгоградцев, не раз поднимавшихся на курган. У одних гости, надо им показать, у других за зиму подросли дети, были здесь несмышленышами, теперь многое поймут. Третьи шли "просто так", от душевной потребности, а может, от желания как-то очень зримо ощутить себя жителями города действительно героического и всемирно прославленного.

Было много старушек, шедших, быть может, к земле, на которой пал сын. Было почему-то много казахов, шли они с детьми, и незнакомая речь заставляла оглядываться. Или казахов было не так уж много, но они сильнее выделялись в толпе. Было немало солдат, очень подтянутых, праздничных, со значками отличий и Ленинской юбилейной медалью. Они фотографировались тут и там, взволнованные, возбужденные своей пусть дальней причастностью к героям, изваянным в стенах-руинах.

Мне показалось, что здесь невозможно искать сюжеты. Я не мог прервать долгое молчание человека на костылях, стоявшего у памятной плиты командира танковой бригады Сталинградского тракторного завода Николая Вычугова. Плита лежит высоко, неподалеку от вершины кургана. Человеку на костылях подняться туда было трудно, он сошел с дорожки, вытер пот, встал к плите, стоял долго. Я оглядывался, а он все стоял, потом медленно заковылял вниз, навстречу поднимающимся на курган.

Не смог я расспрашивать и старух, утиравших глаза подле фигуры матери, склонившейся над погибшим сыном.

Люди на возрасте, семь человек, явно однополчане, чуть под хмельком, пришли сюда, вероятно, после встречи. Они чувствовали себя как-то неуловимо по-хозяйски, с правом говорить громче других, сниматься у стен-руин по-солдатски, на вытяжку. И у пятерых среди орденских планок были медали за Сталинград, а двое пришли без пиджаков, в теннисках, но судя по тому, что их выталкивали на первый план, были немалые заслуги, да и медали тоже и у них.

Вход в зал Воинской славы. Под бетонными сводами прохлада и буйное, ликующее чириканье воробьев, устроивших здесь множество гнезд.

Не огромная рука с факелом, где колеблется пламя Вечного огня, а символические знамена с тысячами имен героев, погибших за Сталинград, особенно впечатляют в этом зале. Многие ищут имена знакомых. Но трудно, очень трудно это! Рябит золотая мозаика, имена начинаются высоко под потолком и сбегают вниз по тридцати четырем символическим полотнищам. Они не везде по алфавиту. Я долго искал погибшего в снегах под Сталинградом своего земляка Сергея Савинича. Было много Савиных, Савельевых… Нет, не нашел… Но, может, пропустил…

В самом низу одного полотнища, как видно, позднее прибавлена фамилия: "Сан. инструктор Качуевская Н.". Вспомнилась короткая московская улица имени Наташи Качуевской, бывший Скарятинский переулок. Там мелькнуло название на табличке, которое равнодушно называют таксисту. Здесь, в ряду других десяти тысяч, оно звучит скорбью и славой.

Портрет Наташи Качуевской есть в Музее обороны. Миловидная, хрупкая девушка в берете, постаравшаяся придать лицу выражение решительности. Студентка института театрального искусства в Москве стала санитарным инструктором 150-го стрелкового полка 34-й гвардейской стрелковой дивизии. 20 ноября 1942 года в бою у села Халхута вынесла с поля боя семьдесят раненых, вынесла с их оружием. Двадцать нужно было немедленно вывезти в ближний тыл. Наташа Качуевская сопровождала подводы. Неожиданно появились гитлеровцы. Наташа укрыла раненых в блиндаже, отстреливалась до последнего патрона, подорвала двумя гранатами себя и метнувшихся к ней немцев.

Всего лишь строка на одном из тридцати четырех знамен-полотнищ, где строки — до потолка…

Не все поименованы. Не все. И на одной из сероголубых символических памятных плит, что лежат вдоль тропы, ведущей из зала к вершине кургана, черные буквы: "Имена не установлены. Вечная слава!"

Плиты, плиты… Черные траурные буквы — и вечная слава! Рядом помянуты герои-генералы Степан Гурьев и Леонтий Гуртьев, командир медико-санитарного звена Евдокия Дмитриева, гвардии младший лейтенант Василий Кочетков…

Это тот Кочетков, взвод которого оборонял высоту у хутора Дубового, отбил семь атак гитлеровской пехоты, поддержанных двенадцатью танками; когда кончились боеприпасы, Кочетков, а за ним еще четверо героев бросились с гранатами под вражеские машины.

Плита: старший сержант Максим Пассар. Его снимок тоже есть в Музее обороны. Знаменитый снайпер-нанаец, по обычаю своего лесного народа, сидит на поджатых ногах. Так сидят у таежных костров охотники за белками. Максим Пассар уложил 237 гитлеровцев.

Плита: морской пехотинец Михаил Паникаха. Сохранился лишь его портрет "в гражданке": кепка, белая рубашка, галстук. Он похож, пожалуй, на молодого Маяковского. 2 октября 1942 года подле завода "Красный Октябрь" Михаил Паникаха, приподнявшись над окопом, взмахнул бутылкой с горючей жидкостью, намереваясь зажечь ею вражеский танк. В эту секунду пуля разбила бутылку. Охваченный пламенем, Паникаха живым факелом вскочил на танк и второй бутылкой ударил по решетке моторного люка.

Плита: сталевар завода "Красный Октябрь" Ольга Ковалева. Героиня, павшая во время контратаки истребительного батальона, похоронена возле главной проходной своего завода. Над ее могилой — скошенный прямоугольник из стали, тускло светящийся в тени тополей. Там на барельефе Ковалева коротко, по-мужски подстриженная, с резкими чертами лица. Такова она и на снимке предвоенных лет, где фотограф снял ее у мартена, в кепке и спецовке. А на заводе хранят депутатское удостоверение Ковалевой. Там миниатюрная фотография женщины с добрым, немного утомленным лицом, и никто бы не сказал, что она — сталевар.