Денис Терентьев - Молоко без коровы [Как устроена Россия]

Но наука отличает «эффект колеи» от «особого пути». «Колея» накатывается повторениями, хождением по кругу, укоренением неформальных отношений и представлений, которые только время и лечит. Многие страны веками не могут выскочить из «порочного круга» отсталости, когда на смену одному тирану-популисту приходит следующий, а экономика толком не растет. Говорить же об «особом пути» позволяет наличие уникальных, нигде больше не встречающихся институтов, доказавших свою эффективность. Построить самую высокую пирамиду – это молоко. Корова – это когда к власти приходит понимание, что даже бесправным британским каторжникам в Австралии выгоднее платить за работу, разрешить строить фермы и пасти овец, чтобы они богатели вместе со страной.

«Мы растем, но не созреваем», – отмечал в те же годы Чаадаев [18]. В России за признаки «особого пути» до сих пор выдаются признаки традиционного общества, в котором авторитарная власть поддерживает стабильность при помощи различного рода мессианских идей. «Вернуть» христианам Константинополь или устроить мировую пролетарскую революцию – это пожалуйста. Зато западная идея максимального благополучия возможно большего числа людей никогда не входила в топы русской мысли как плебейская и недостаточно масштабная.

Как пишет Дмитрий Травин, пореформенная Россия на рубеже XIX и XX веков «в целом не оправдала ожиданий многих наивно мыслящих людей, которым казалось раньше, что мир – это борьба хорошего с лучшим. Пореформенный мир, в котором медленно, но верно проступали черты капитализма, обернулся миром униженных и оскорбленных. То, что рынок будет способствовать развитию общества, могли понять лишь умные и образованные люди. А то, что капитализм порождает жадность, цинизм и жестокость, видели все» [19]. Помудревший на каторге писатель Федор Достоевский грамотно подвел идеологический базис под надстройку: получалось, что весь многовековой путь России лишь готовил ее к выполнению мессианской роли – объединить и защитить славянский мир. В его концепции Россия, считавшаяся окраиной Европы, вдруг оказалась центром этого самого славянского мира [20]. Достоевский встроил в идеологию даже реформы Петра, которого многие ортодоксы втихаря считали антихристом: теперь выходило, что царь не разрушил старый уклад, а вывел «московскую идею» на мировую арену, дал ей окрепнуть. Федор Михайлович пособил власти очень кстати: нужно было как-то обосновать очередную войну с Турцией на Балканах. «Война освежит воздух», – уверял автор концепции о слезинке ребенка, которой не стоит весь мир.

Почему же России не жилось в мире и достатке? Ведь главные стратегические цели были достигнуты еще при Петре: окно в Европу, новая столица, двуглавый орел. Казалось бы, живи да богатей, не влезая в разорительные европейские войны. Проблема все та же: петровский капитализм, по сути, не знал понятия «собственность». Царь указывал, где ставить заводы и как на них должно работать: «а кто будет делать юфти по-старому, тот будет сослан в каторгу и лишен всего имения». Запад разбогател как раз на освобождении предпринимательской инициативы, а пошла ли Россия благодаря Петру западным путем – большой вопрос.

Передовыми странами тогда считались Голландия и Англия, но Петр побоялся копировать их систему – с парламентом, вольными коммерсантами и гарантиями собственности. По словам декана экономического факультета МГУ Александра Аузана, петровские реформы похожи на реформы Кольбера во Франции только внешне: промышленность строилась у нас не на свободном труде, а на тех же крепостных. Купец не мог владеть крепостными, их попросту приписывали к заводу, закрепляли за зданием людей. Как следствие, экономика империи на полторы сотни лет осталась казенной, ее буржуазия полуживой, а власти городов несвободными – и это самым печальным образом отразилось на стране в 1917-м [21].

Наблюдатели на стыке XIX и XX веков отмечали, что у русских отсутствуют буржуазные добродетели – слово «буржуй» носило порицательный характер. На Западе в почете оказался человек, который организовал свое дело и обеспечивает соседям хлеб с маслом. Западные люди прикреплены к оседлым формам цивилизации, боятся бесконечности, как хаоса, и этим похожи на древних греков. А когда у человека ничего своего, кроме злости на господ, его до хаоса хлебом не корми.

Бердяев писал, что русский пафос был связан с анархизмом больше, чем с либерализмом [22]. Умом не понять: как может анархист предпочитать царя демократии? Тем не менее классик анархизма Михаил Бакунин многократно повторял, что деспотизм наиболее силен, когда опирается на «мнимое представительство народа». Что он в свою очередь предлагал? Да очень просто: пожар бунта сметет старый мир и на его обломках сам по себе возникнет новый – справедливый и гармоничный, в котором предпринимателей будут расстреливать.

После гражданской войны крестьянство получило 150 млн гектаров господской земли на фоне лозунга партийного экономиста Николая Бухарина: «Обогащайтесь!». В целом НЭП справлялся с повышением благосостояния масс, хотя инвестиционный климат и был плохим. Но над страной нависла очередная мессианская идея: большевики грезили мировой революцией. Ленин, не стесняясь, рассматривал Россию как охапку сена [23], которая сгорит – ну и черт с ней! – зато мир вступит в рай коммунизма. И это находило отклик в головах населения, привыкшего, что страна определяет ход истории. Пропаганда привычно заливалась про внешних врагов: товарищи, мы в кольце, война неминуема. Хотя идти на СССР в штыки в послевоенной Европе было просто некому: Австро-Венгрия распалась, Германия – растоптана Версальским миром, а Франция и Англия под грузом астрономических долгов сокращали расходы на оборону. Когда в 1927 г. британцы разорвали с Союзом дипломатические отношения, у них практически не было сухопутных войск.

Дальнейшее многократно описано историками: переход от НЭПа к индустриализации учинили, чтобы нарастить выпуск вооружений. Кратчайший путь: ограбить деревню, продать урожай на внешних рынках и на выручку строить заводы. Хотя к 1930 г. 5,5 млн крестьянских хозяйств еще пахали сохой, партия установила нормы сдачи зерна, невиданные в истории аграрных обществ. Крестьян пытали, требуя выдать урожай чуть ли не до крошки. Экспорт зерна, в 1929 г. составлявший в 260 тыс. тонн, к 1931 г. увеличили почти в 20 раз – до 5,1 миллиона. [24]. Энергичная продажа хлеба за кордон происходила на фоне жесточайшего голода в земледельческих районах: по разным оценкам, умерло от 6 до 16 млн человек. Примерно столько людей живет сегодня в Швеции и Финляндии, вместе взятых.

Казалось бы, такой опыт должен вытолкнуть Россию «из колеи» дурных повторений. Но даже в учебники попала мысль, будто в те суровые годы иначе было нельзя. Зато в школьной программе по сей день не встретить здравых объяснений, почему одни страны богаты, а другие бедны. От граждан разного возраста, интеллекта и достатка слышишь недоуменное: «Богатейшая страна, все есть, а живем как нищие!» Под «богатейшей страной» понимается лишь обеспеченность полезными ископаемыми вкупе с тяжелой промышленностью времен холодной войны. Важность общественных отношений настолько не учитывается, что взрослые образованные люди думают, будто «институты» – это только вузы. А национальная гордость мало связана с наличием и осуществлением в стране справедливых порядков. Зато граждане гордятся державой, которая и ракеты в космос запускает, и канадцев в хоккей дерет, и братской Кубе помогает.