Владимир Соловьев - США. PRO ET CONTRA. Глазами русских американцев

Слово — Анониму Пилигримову.

Ничего не выходит наружу…

Сергей Чудаков

Ничего не меняется так часто, как прошлое.

Сартр

В действительности все не так, как на самом деле.

Ежи Лец

Аноним Пилигримов поплелся к своей вечной спутнице, слегка сожалея об упущенном шансе. Она еще спала — залез в ее спальник и проделал с ней то, на что не решился с девицей с кондомом. А здесь и кондом не нужен! Утренний секс у нас (у них) клевый. Она что-то прошептала спросонья, но Аноним (не я!) уже был в отключке, впав в кому «малой смерти». В полусне представлял, как она рассматривает грибы. Хоть какая радость в ее безрадостной вечереющей жизни. Мы (они) прожили с ней одну и ту же жизнь, но я (или он?) счастлив, а она несчастлива. Вот и представляю нас с ней: Счастливцев и его жена Несчастливцева.

Вчера сюрприз ей не удался. Притаранил с утра мидию с длинным хвостом водорослей. Думал — расколет камнем и съест, тем более она куда-то запропастилась, когда я очнулся от «малой смерти» (вчерашней). Когда она появилась, мы ломанулись по намеченному маршруту, а поздно вечером она вынула мидию из ведра с водой и в моем сопровождении понесла обратно в океан, по пути спрашивая меня, не повредила ли ей пресная вода. «Думаю, нет — у нее в раковине сохранилась соленая», — наобум сказал Аноним Пилигримов. Был отлив, я светил ей мощным фонариком с берега, а она ради этой несчастной мидии прыгала с камня на камень, рискуя свалиться и сломать руки-ноги, что ей запросто: еле спас, в самый последний момент, когда в Мадриде на высокой платформе она отступала к ее неогороженному краю, чтобы лучше разглядеть стоящий на ней фрагмент Асуанского храма, у нас такой же в Метрополитен-музее. Да и здесь, на SeaWall, гигантская, выше горизонта, волна смыла таких вот, как мы, зевак — спасательным вертолетам и лодкам удалось выловить нескольких, два сильно покалечились, девочка погибла. Аноним вовремя оттащил свою спутницу, которая в ответ на предостережения сказала, что здесь не Индонезия, хотя достаточно малой тектонической подвижки во время такой вот штормяги, как объяснил мне знающий толк в этих делах приятель. Коня на ходу остановит, в горящую избу войдет… — за что мы их и любим, зато своих в грош не ставим. Статистика смешанных браков в Америке — удручающая. Либо наоборот — зависит от того, как посмотреть: ассимиляция идет полным ходом! По-любому, еврейство исчезает с лица земли само по себе, никакой Холокост больше не нужен. Одна надежда на пейсатых, что продлят существование этой многократно вые*анной нации.

Вот так же точно вбрасывает Лена обратно в море выбросившихся на берег, но еще живых мечехвостов, морских звезд и медуз, а на Аляске — семгу, которая идет, закончив свой жизненный цикл, умирать к месту своего рождения. Но жалость моей спутницы превышает иногда понимание ею законов природы. Жалостлива от природы — одна из причин его (а не моей!) ревности, не «пожалела» ли она кого-нибудь, а теперь вот жалеет Анонима и не сознается? Теория стакана воды, который следует дать тому, кто просит напиться, согласно эмансипантке Авроре Дюдеван (она же Жорж Санд). В частушечном пересказе:

Могли быть и другие причины, я знаю? Влюбчивость, скажем, о которой у нас с ней разборки до сих пор: она утверждает, что это сугубо сердечное чувство, а я считаю — эвфемизм похоти. Не есть ли само слово «сердце» в любовной эстетике эвфемизм гениталий — равно женских и мужских? Уж коли пошли частушки:

Если она могла отдаться Анониму без особой любви, то тем более тому, в кого была «платонически» влюблена или он в нее — вовсе не платонически? Наш (их) вечный спор о влюбленности: нечто возвышенное и внечувственное или хотенье, зуд и свербеж — либидо, короче. Что бы она теперь ни говорила, от нее исходили, а для Анонима исходят до сих пор флюиды — пусть платонической — похоти, на которые мужики и откликались, как кобели на запах сучки, когда у той течка. Как в тех стишках-порошках:

— Ты же сам знаешь, что ничего не было!

— Не убеждай меня в моем знании, которого у меня нет: точного, — говорит Аноним Пилигримов. — Даже если знаю, то не уверен в своем знании. Тем более у меня два знания — противоположные: чему верить? Не въезжаю. Непредставимы оба. Вот разговаривают два человека как ни в чем не бывало, и вдруг на них что-то находит, они быстро раздеваются и что есть силы е*ут друг друга. Стыд, табу, условности — как не бывало! Дружба дружбой, а ноги врозь. Да и без всякой дружбы, не зная друг друга — что в имени тебе моем? — встретились, пое*лись, разбежались.

Вот от чего Аноним все время дергается. Вот что превращает его из доктора Джекила в мистера Хайда.

— Тебя всегда было через край. Переизбыточно. До сих пор! Для этого надо хоть немного проголодаться. И потом ты себя так поставил, что изменять тебе было невозможно.

— А до меня?

Вот что сводит Пилигрима Анонимова с ума. Вот мука-то, мучается бедняга Аноним Пилигримов.

Само собой разумеется, что я есмь первый и последний единственный твой мужчина на всю жизнь, что не само собой разумеется. Наш (их) брак покоится на этой прочной основе, которая дает трещину за трещиной, но я их скрепляю слюной и спермой.

Какой же он нафталин со своим старомодным культом девичества, девства, целости, которому она должна соответствовать, когда целибат не в цене и не в моде — скорее наоборот, да? А как же распутный Рим с его весталочьим фетишем? Может, я не иудейского вовсе племени, а муслимского с райскими гуриями, с их еженощно возвратным целкомудрием? Именно так я тебя и воспринимаю по жизни, гурия моя несравненная и ненаглядная, целочка навсегда, вечная дева, каждый раз наново, до самой моей смерти, но и после — не моги и думать! Вдова должна и гробу быть верна, как завещал нам родоначальник-основоположник. Да ты сама, до самых родов, считала себя девицей, вот кто тебя дефлорировал изнутри — наш сын, выскользнув из твоей родной вагиночки, как на санках с горки скатился — роды были быстрыми и легкими! Это ли не доказательство твоей мне верности еще до того, как я проник в тебя с превеликими осторожностями — твоя собственная уверенность в своей целости? Так с чего тогда у Анонима Пилигримова крыша поехала, и одной ногой в могиле он печалится, шалеет, шизеет, заводится с полоборота, стоит только представить непредставимое — тебя с предшественником-предтечей в заветной и священной позе? Двуспинное животное — это мы с тобой, а не ты с кем попадя!