Владимир Соловьев - США. PRO ET CONTRA. Глазами русских американцев

Потом выяснилось, что у рыжей три мальчика, которых она наеб*а от трех разных мужиков — один, поговаривали, от Саймона. Пострел, однако, а еще поп! А коли так, это несколько смягчало табу на венециановку, хоть и не снимало полностью. Хоть у них в русском землячестве перекрестный секс был делом привычным и делом привычки и даже художественно зафиксирован Володей Соловьевым в одноименном рассказе, который он ложно атрибутировал помянутому Довлатову, его знатоку и практику — «Всю ночь, бывало, не смыкаю ног», запомнилась Олегу крылатая фраза оттуда, сам он, настрадавшийся из-за своей татарочки именно по этой части, старался избегать его, приравнивая к инцесту. А здесь сразу два табу: не прелюбодействуй и не пожелай жены ближнего твоего. В одну из бурных сцен, когда он бросил жене, что могла бы заниматься этим на стороне, с незнакомыми, она ему резонно ответила: «На панель меня толкаешь? Хорош! Хочешь, чтобы б*ядью заделалась? А других знакомых, кроме общих с тобой, у меня нет. Твои знакомые — это мои знакомые». — «Мои знакомые — это твои еб*ри». — «Не все. Познакомь с незнакомыми». — «С незнакомыми не знакомлюсь». В том числе из-за этих словесных баталий они и разбежались, оставшись официально супругами, но из супругов став — время от времени — любовниками, что обоих устраивало. Никаких обязательств, подозрений, сцен и скандалов, хоть его и точили сомнения в ее предматримониальном прошлом, зато к ее нынешней еб*льной жизни был отменно равнодушен.

Была ли Марина в курсе его семейных перипетий, автору доподлинно неизвестно, зато скоротечная интрижка Олега с рыженькой медсестрой протекала у нее на глазах и, по-видимому, как-то если не возбудила, то задела, а может, и возбудила ввиду неизбежной параллели с романом ее мужа с той же телкой. «Коллекционируешь отцов своих детей?» — спросила она рыжую на правах менеджера. Как в воду глядела, но на этот раз та решила не искушать судьбу и — с его молчаливого согласия — пошла на аборт: «Десятый», — многозначительно сказала она, хотя, видит Бог, в предыдущих девяти он замешан не был. Собственно, на этом их маргинальная сама по себе и по отношению к сюжетному драйву связь сдулась, и единственный от нее прок — послужила своего рода допингом для Марины. «К вам не подступиться», — сказала она и чмокнула его в шею. Олег растерялся и не сообразил, не успел поцеловать ее в ответ. Спустя неделю — опять-таки в офисе — Олег хотел поцеловать ей руку, но она отдернула: «Нафталин». — «А что не нафталин?» — «В губы». Они были одни в кабинете, и, хотя дверь открыта, Олег притянул ее к себе и коснулся губ, но она вырвалась: «Сумасшедший! Саймон убьет, если узнает». — «Кого?» — «Обоих». — «Умереть одновременно, как Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Петр и Феврония…» — начал было Олег, пока не понял, что Марине знакома только первая пара из упомянутых. «Он дико ревнив, — сказала Марина. И тут же рассмеялась: — Собака на сене».

В ту ночь Марина снилась ему сладко и мучительно. Он просыпался от эрекции, шел в уборную облегчить мочевой пузырь, но эрекция возникала наново, не Приапова ли у него болезнь из-за аденомы? Тут вдруг Марину как подменили, и начался давно преследующий его, при всех вариантах и разночтениях, типологически архетипный кошмар с татарочкой, как она рассказывает ему в подробностях, как потеряла невинность на студенческой практике, а он все спрашивает и уточняет — всесильный бог деталей, всесильный бог любви — и мучает себя и ее озабоченными, а на самом деле садомазохистскими вопросами:

— Было больно?

— Да.

— А кровь? Кровь была?

Дефлорация в его инфантильном представлении — это кровопускание, кровоизлияние, море разливанное крови.

— Да.

Та самая кровь, которой не было при их первом соитии, что его тогда нисколечко не смущало, а только потом стало мучить во сне и наяву. Нет, ему самому нужно записаться к себе на прием и лечь на заветную кушетку, что за бред, он слизывает ту ее кровь, как слизывал наяву менструальную, и снова просыпается от мощной эрекции и слышит в ускользающем сне собственный голос:

— Но тебе было с ним хорошо, правда? Кайф, лафа, утеха, балдеж, блаженство. Только скажи правду, прошу тебя…

Их роман с Мариной продвигался в замедленном и стремительном ритме. Прошли две томительные недели между «К вам не подступиться» и «Я готова на всё» по телефону, когда она согласилась прийти к нему. «Книжки посмотреть». — «Теперь это называется „книжки посмотреть?“ — И не дожидаясь ответа: — Буду ждать вас с распростертыми объятиями. Вы готовы к распростертым объятиям?» — «Я готова на всё», — просто сказала Марина, и получалось, что она первой решила нарушить табу, а не он. Или для нее, как и для всякой женщины, этого табу не существует?

По-любому, табу таяло на глазах, и Олег разок сходил с Мариной на бродвейский мюзикл «Великая комета» по девяносто двум начальным страницам «Войны и мира» — «У меня лишний билет», — позвонил он ей в офис — спектакль подействовал на обоих возбуждающе, однако ограничилось поцелуями и рукоблудием. Когда он коснулся ее груди и наобум сказал: «Давно не ласканная», Марина мгновенно подтвердила: «Да». — «А секс?» — в смысле давно ли у нее был последний раз. — «Подумаешь, попрыгали в постели». Делом его мужской гордости было опровергнуть это заявление. Да и какой это секс — супружеский секс на 20-м году совместной жизни? А выскочила она замуж рано, коли у них с Саймоном была пубертатная дочь, которой повезло поступить в Джорджтаун, и она редко наезжала к ним из столицы, все больше американизируясь и отдаляясь. Зато им с татарочкой Бог деток не дал, что упростило разрыв. Подтаявшее табу служило теперь подпиткой его либидо — ну, типа запретный плод, сладость греха и все такое. Состоялся бы их роман, если бы табу было прежней силы, трудно сказать, но тянуло их друг к другу неудержимо еще и по той причине, что для обоих это был последний, судя по всему, шанс в их любовной — не только сексуальной — жизни. А если бы табу не было? Это Олег, сам того не сознавая, заглядывал в будущее.

Чем Марина еще привлекала, так это замужним девичеством — как бы еще и не жила полноценной женской жизнью. Любила вспоминать детство — сначала в Маньчжурии, куда направили ее отца, военного врача, потом в Крыму, тогда не русском и не украинском, а советском: непьющие крымские татары с мошной только-только начали возвращаться на родину, сплотив враждовавших между собой русских и украинцев в лютой к ним ненависти, особенно когда те стали обустраиваться — скупать землю и возводить мечети. Жила она со своими родаками в Феодосии, а своего будущего мужа повстречала в Старом Крыму, куда летом водила экскурсии к дому Александра Грина, и Саймон затесался среди ее экскурсантов. Инициатива, понятно, исходила от него, а мечтательную девочку он привлек своим итало-еврейским происхождением — потомок гарибальдийцев-тысячников, которые после разгрома уплыли на утлых лодчонках в Крым и осели здесь, переженившись на местных еврейках. Связь с «доисторической родиной» (еще одна штука его шутки) Саймон восстановил, выучил итальянский, даже Марина немного калякала на этом легчайшем европейском языке, и держал на Сицилии парк старинных авто — дешевле, чем в Америке, да еще, пользуясь договором о двойном налогообложении между странами, не платил налог ни в одной из них. Однако с наплывом ливийских беженцев, а потом еще сирийских и всяких прочих стало опаснее, деньги уходили теперь на охрану. Два-три раза в год он отбывал туда, инспектировал свою коллекцию и рулил бесценные модели по местным дорогам.