Александр Невзоров - Отставка господа бога. Зачем России православие? [сборник]

Причем обойдется без полетов попов с колоколен. Потребуется совсем немного: разрешение новой власти поделить церковный бизнес меж заинтересованными лицами.

Сегодня от банального передела эту сверхдоходную отрасль спасает только Кремль, держащий подходы к ней под прицелом. В ту секунду, когда власть усталым жестом сунет маузер в кобуру и отвернется, недавнее пророчество преподобномученика Станислава (Белковского) сбудется — и отрасль растащат.

Понятно, что часть граждан разбредется по сектам открывать себе «третий глаз» или встанет в пятикилометровую очередь к поясу, но уже Елены Блаватской. (Пояс с чулками известной эзотерички ждет своего часа, чтобы быть предъявленным поклонникам тонкой духовности.)

Все будет в порядке.

Невежество, как известно, всегда будет искать и находить религиозное утешение. Разумеется, разбредшееся по сектам население станет чуть менее управляемым, но это (малоинтересная нам) проблема власти.

Ничего особенного не произойдет.

С. Радонежского просто сменит Г. Трисмегист, а И. Кронштадтского — какой-нибудь Кришнамурти или вообще Папюс.

Этот факт тоже не стоит драматизировать, так как нет никакой принципиальной разницы, от какого именно «коктейля» наступает нужная степень религиозного опьянения. Все будет в порядке, священное право народа на оболваненность будет сохранено и соблюдено в полном объеме.

А благодарный народ любит и умеет умиляться. Особенно маленьким консолидирующим мертвецам, которых по старой патриотической традиции так вовремя и так эффектно умеет подложить ему власть.

Проблема в другом.

Согласно той же традиции, это умиление не бывает долгим.

Одним из самых деликатных, но и ключевых вопросов по-прежнему остается вероятность очередной революции в России. Чертовски любопытно, как поживает наше древнее проклятие — слепая и отчаянная смута, периодически разрывающая русскую жизнь в клочья? Началось ли уже ее движение вверх из глубины той исторической бездны, где она имеет обыкновение дремать век-другой?

Судя по множеству примет — это «движение» все же началось и Россию ожидают сюрпризы.

Дело даже не в пещерности нашего общественного устройства, не в абсурдной прогрессии госпоборов и количестве иждивенцев, которых каждый россиянин теперь вправе вписывать в свою налоговую декларацию. (В графе «иждивенцы» можно смело и пофамильно указывать весь состав правительства, Госдумы, Совфеда, РПЦ, а также бесконечных астаховых-милоновых.)

И даже не в том, что гротескный босховский наборчик из «лаховых-исаевых-чаплиных и т. д.» уже десантировался с полотен старого голландца, захватил современную реальность и начал ее корежить, переделывая под родную для себя средневековую фантасмагорию. Зашкаливающая карикатурность чиновничества — это лишь первые малые пузырьки, лишь примета шевеления исторических бездн, расступающихся под напором вздымающегося из них монстра революции.

Этот фактор, как я уже сказал, не следует переоценивать. Опасность в другом.

Следует помнить, что наша революция отличается от любой другой своей исключительной легкостью и выгодностью. Есть и еще один неприятный секрет русской смуты. Дело в том, что она в принципе конструктивна.

Последнее время понятия «смута» и «революция» принято употреблять только в негативном смысле. Вряд ли это справедливо, учитывая большой «социально-гигиенический» и тонизирующий потенциал этих явлений. Заклинания о том, что некий «лимит на революции для России уже исчерпан», и вовсе бессмысленны. Они равноценны забавной попытке противопоставить молитвы закону гравитации.

Ведь революция — это острое социальное или идейное воспаление, возникающее естественным и неотвратимым образом. Оно детерминировано, как и все в этом мире. Оно не подчиняется ничему, кроме себя самого и дрожания тех бездн боли, страха, обид, разочарований и злобы, которые его порождают.

Забавны предположения, что подобные процессы останавливаются пулеметами. Это не так. Не останавливаются. Николай II (Романов) не зря заслужил звание «Кровавого», в упор расстреляв наивную русскую толпу, но дети, братья и отцы тех, кого он с таким шиком размолотил из трехлинеек и пулеметов в 1905-м, с ним все равно поквитались в 1917-м, попутно испепелив и все вокруг. По общим итогам этого происшествия Николай был номинирован на нимб, а покрошенные его пулеметами тетки и детишки с иконками забыты «яко же не бывшие».

Как показывает опыт, русская революция неприхотлива. Все, что ей нужно для начала, — это парочка зажигательных идей и что-нибудь политически огнеопасное. Например, глобальная общегосударственная ложь, возведенная в догму. Как мы могли наблюдать в 1917-м, наилучшим образом революционное пламя распространяется по имперско-патриотическим конструкциям.

Почему?

Дело в том, что именно их всегда возводят из легко разоблачаемого вранья, вспыхивающего от малейшей искры. А завалы вранья этого типа в сегодняшней России чрезвычайно велики и с каждым днем приумножаются (как мы только что могли наблюдать на примере с Николаем II и его Кровавым воскресеньем).

Так называемая русская государственность, предлагаемая нынче как идеал и объект страстного ностальгирования и подражания, была возможна только при условии того, что 65 % населения находилось в абсолютном рабстве, а сама Россия была тоталитарным государством, основанным на рабовладении и работорговле. (С 1741 года для крепостных была отменена даже присяга царю, что являлось прямым свидетельством перевода 30–35 миллионов человек в разряд обычного говорящего скота, полностью изолированного даже от номинальных гражданских ритуалов.)

Мы помним главный страх 1812 года, так хорошо сформулированный Н. Н. Раевским:

«Одного боюсь — чтобы не дал Наполеон вольности народу».

Тогда русское правительство готовилось воевать на два фронта, усиливая в ожидании народных бунтов гарнизоны в уездах и губерниях.

От Наполеона ждали манифеста о крестьянской вольности, который без сомнения поджег бы Россию со всех концов, ибо даже в предвкушении его в имениях князя Шаховского и Алябьева «крестьяне вышли из повиновения, говоря, что они нынче французские».

Из Смоленской, Тверской, Новгородской губерний сообщалось, что «крестьяне возмечтали, что они принадлежать французам могут навсегда».

Витебский губернатор доносил в комитет министров, что «буйство до того простирается, что крестьяне стреляли по драгунам и ранили многих».

Но Наполеон не воспользовался тем козырем, который гарантировал бы ему легкую победу, а России — поражение и крах. (Вероятно, он не захотел делить славу с полуживотными, как тогда воспринимались в мире русские крепостные.)