Александр Невзоров - Отставка господа бога. Зачем России православие? [сборник]

Нетрудно предсказать те диагнозы, которые были бы поставлены (к примеру) св. Симеону Столпнику, св. блаженному Лавру, св. Никите Переяславскому или св. Анджеле да Фолиньо. По всей вероятности, это были бы те самые «бредообразующие аффективные психозы и галлюцинозы».

Напомним, чем именно знамениты упомянутые персонажи. (Эти имена взяты наугад из многих сотен и тысяч католических и православных святых, прославившихся примерно схожими деяниями.)

Итак.

Св. Симеон сознательно разводил червей в «язвах телах своего», происшедших от привычки святого натираться собственным калом.

Св. Лавр был покрыт настолько густым слоем вшей, что под ним едва угадывались черты его лица, а смахнуть вшей не мог, ибо постоянно держал руки крестообразно.

Св. Никита «40 лет неснимаемо носил большую каменную шапку».

Св. Анджела прославилась тем, что горящим поленом регулярно прижигала себе влагалище, чтобы «избавиться от огня сладострастия».

Понятно, что все упомянутые святые (попади они в руки психиатрии) были бы навечно размещены в строгорежимных стационарах.

Труднее предсказать, какие суточные дозы клопсиксола были бы прописаны св. Арсению, у которого «от постоянного плача о Господе выпали ресницы». По всей видимости, для стабилизации его состояния они должны были бы (в разумных пределах) превышать «пороговые» 200 мг.

«Отец церкви» Ориген, публично отрезавший себе пенис во имя «царствия небесного», вероятно, был бы обездвижен посредством смирительной рубашки с металлическими кольцами (для привязки к кровати), а преподобный св. Макарий, который во избавление от греховных мыслей «надолго погружал зад и гениталии в муравейник», остаток дней провел бы зафиксированным в гериатрическом кресле.

Благочестивые экстазы простых верующих (благосклонно воспринимаемые церковью) тоже, вероятно, были бы оценены психиатрией как тяжелые расстройства психики.

Вспомним один из образчиков такого благочестия, оставленный нам Маргаритой-Марией Алакок:

«Он, бог, столь сильно овладел мной, что однажды, желая очистить от рвотных масс одну больную, я не могла удержаться от того, чтобы слизать их языком и проглотить». [24] Цит. по: Корбен А. «История тела».

Иными словами, в поступках святых и благочестивцев мы отчетливо видим способность очень легко перешагнуть через барьеры сложных рефлексов, установленных для защиты как важнейших функций организма, так и его целостности.

Возникает закономерный вопрос. Почему настоящее и достоверно обозримое прошлое не предлагает прецедентов такого типа? Где же они, настоящие проявления того, что самой церковью считается образцами настоящей веры?

Их нет. Но почему?

Изменилась догматика или сама суть христианского учения? Нет. Дезавуированы и деканонизированы святые? Они утратили свой статус образчиков поведения? Тоже нет.

Возможно, «вера» в подлинном смысле этого слова осталась далеко в прошлом, а сегодня мы имеем дело лишь с ее имитацией, со сложным притворством, порожденным не «пылающими безднами древнееврейских откровений», а конформизмом, невежеством и модой?

По всей вероятности, это именно так.

Здесь нам становится окончательно понятно, отчего современная психиатрия классифицирует религиозную веру так дружелюбно и снисходительно. Сегодняшняя вера не содержит никаких крайних эмоциональных проявлений, «неземных голосов» и видений. У ее адептов нет ни малейшего желания уподобляться христианским святым в антисанитарии и членовредительстве. Она (почти) не возбуждает желаний принести себя или окружающих в жертву религиозной идее.

Она очертила свой круг: куличик, свечка, иконка, слеза умиления, а также абстрактные разговоры «о боге и духовности». Но все, что выходит за границы этого круга, по-прежнему трактуется как патология.

Иными словами, терпимость психиатрии распространяется лишь на состояние формальной имитации «веры». На то состояние, которое, по сути, не имеет ничего общего с эталонами житий или канонами.

Именно от такого формализма, или, выражаясь евангельским языком, «теплохладности», строго предостерегает христиан их бог в «Откровении Иоанна Богослова», [25] Откр. 3–15, 16. обещая «изблевать» такого персонажа «из уст своих». Сочной патетике бога, естественно, вторят святые и теологи.

Простой анализ патриотических текстов не оставляет сомнений, что такая весьма условная «вера» отцами церкви трактуется как нечто, что «хуже неверия».

Имитация, о которой мы говорим, может быть вполне добросовестной, продолжительной и тщательной.

Она может заключаться в пунктуальном исполнении религиозных обрядов, в декларациях, переодеваниях, в тщательном подборе аксессуаров и лексики. Она еще способна генерировать злобу к инакомыслию и некоторую нетерпимость.

Но!

Она никогда не подвигнет натереться калом, надеть на сорок лет каменную шапку или прижечь влагалище пылающим поленом.

Вероятно, это происходит по одной простой причине: в действиях современных верующих уже почти полностью отсутствует патологическая составляющая. В основном мы имеем дело лишь с реконструкцией состояния «веры».

А реконструктор «веры» не способен на существенное самоистязание или добровольное мученичество. По одной простой причине: он здоров. Он лишь имитатор, никогда не переходящий границы реальности. Те самые границы, за которые св. Симеона, св. Макария, Оригена и многих других когда-то позвали «бредообразующие аффективные психозы и галлюцинозы».

Разумеется, все сказанное выше не реабилитирует религию. Даже лишенная смысла и содержания, она остается силой, способной существенно и успешно противостоять развитию человека. Хотя бы потому, что в качестве основных мировоззренческих и поведенческих ориентиров она по-прежнему предлагает образчики несомненной патологии.

Патриотизм, в отличие от других галлюциногенов, формирует устойчивые доверительные отношения с видениями, возникающими под его воздействием.

Патриотические видения истеричны, агрессивны и настойчивы. Они имеют свое мнение о длине дамских юбок и фасонах духовных скреп. Они могут дать команду завоевать Луну или «присоединить» озеро Чад, подняв на нем мятеж бегемотов.

Задача опытного патриота — не только исполнить такой приказ, но и транслировать услышанное тем массам, которые сами недостаточно хорошо «слышат свою родину», простершуюся от Зимбабве до Курил.

Следует помнить, что помимо задач прикладных и промежуточных у патриотизма всегда есть главная цель. Та самая, ради которой этот идеологический наркотик и закачивается стране в вены.

Она состоит в том, чтобы по первому же щелчку пальцев любого дурака в лампасах толпы мальчишек добровольно соглашались бы превратиться в гниющее обгорелое мясо. В том, чтобы перед очередной бессмысленной бойней ни у кого из них даже не возникло бы вопроса: «А за каким чертом»?