Александр Яковлев - Сумерки

Кстати, обсуждалась идея готовить доклад не по накатанной схеме, а по проблемам. Но осталось сие на уровне пожеланий, поскольку было ясно, что Политбюро с этим не согласится. Причем будут умерщвлять такой доклад не впрямую, а начнут вставлять какие-то убогие фразы из бездонного мешка стереотипов. От проблем мало что останется. Читаю материалы этого съезда и улыбаюсь. Как мог я тогда мириться с очевидной чепухой? Да, мог. И делал это чаще всего без особого внутреннего напряжения. Ибо это было тогда, а не сегодня. Не буду даже утверждать, что «сам-то не хотел, но вот обстоятельства»… Никто не заставлял, кроме времени и заскорузлости партийных порядков. Еще четко работали созданные Сталиным «правила игры». На съездах — одни правила, они неукоснительно соблюдались, а в жизни — другие. Это считалось вполне нормальным — и политически, и этически.

Наша нацеленность на постепенное создание платформы кардинальных изменений, на обновление жизни требовала крайней осторожности и тщательной обдуманности всех словесных формул, практических шагов и их последствий. С этой точки зрения моя записка Горбачеву в декабре 1985 года, которую я опубликовал в начале книги, была едва ли осуществимой в начале Перестройки. Впрочем, сегодня никто этого знать не может. В том, что писал тогда, был убежден. Теперь же, сочиняя доклады, я все время держал себя под прицелом собственной цензуры.

28 июня — 1 июля 1988 года состоялась XIX Всесоюзная партконференция. За два истекших после XXVII съезда года обстановка изменилась кардинально. Эффективно заработала гласность, значительно расширившая пропасть недоверия между правящим номенклатурным классом и подавляющей частью народа. Политически активная часть общества забурлила всевозможными инициативами. Создавались дискуссионные клубы, различные неформальные объединения, народные фронты, комитеты содействия Перестройке. Впервые публично заговорили о многопартийности, радикальной переналадке экономических отношений. Публикация «Тезисов ЦК КПСС» к этой конференции обнажила то, что было очевидно прежде лишь немногим: разномыслие в партии фактически привело ее к расколу на антиперестроечные и реформаторские силы. Если бы в то время фактический раскол в партии был оформлен организационно, то история страны пошла бы совсем по другому пути. Если бы…

Скажу так: итоги конференции в значительной мере разочаровали всех — и правых, и левых, и центристов. И это несмотря на достаточно содержательную дискуссию и прогрессивные для того времени резолюции.

Особенно мне дорога резолюция «О гласности». Я был председателем комиссии, избранной конференцией для выработки этой резолюции. Предлагать ее собравшимся пришлось тоже мне. В итоге появился документ, которым я горжусь. В нем утверждалось, что гласность — это форма «всенародного контроля за деятельностью всех социальных институтов, органов власти и управления», что гласность демонстрирует «открытость политической системы общества». Без гласности нет демократии. Практически резолюция о гласности — наиболее прогрессивный и демократический документ тех времен. А может быть, и единственный.

Осталось в памяти выступление Виталия Коротича. Дело в том, что в «Огоньке» была опубликована статья о коррупции в высших эшелонах власти, в частности в ЦК КПСС. Такого поворота номенклатура стерпеть не могла. На конференции потребовали объяснений, вытащили Коротича на трибуну. Виталий точно сориентировался в обстановке. Он не стал задираться, отвечать на выкрики, появление статьи объяснил тем, что хотел помочь руководству партии в борьбе со взяточничеством и прочими безобразиями. А в конце выступления передал Михаилу Сергеевичу папки с документами. Это был эффектный ход — всех разбирало любопытство, что там, в этих бумагах. Уж не о них ли, родимых?

XIX партийная конференция своей открытостью, демократизмом ускорила процесс формирования новой политической культуры, вызвала цепную реакцию диалога, свободных дискуссий о будущем страны. Конечно, для многих подобное было неожиданностью, ведь страх — отец нетерпимости, слишком долго властвовал над людьми, сжигая совесть и деформируя сознание.

Предвыборная парламентская кампания, начавшаяся в конце этого же, 1988 года, привела к дальнейшей радикализации общества. Возникла необходимость уточнения первоначального плана Перестройки, более глубокой, чем предполагалось, вспашки сложившихся экономических и политических оснований жизни. Сам по себе факт, что каждый гражданин может выдвинуть себя кандидатом в депутаты, предложить свою программу развития, не совпадающую с планами правящей партии, — очевидное свидетельство перемен.

Незаурядным событием того времени явилась встреча Горбачева с высшими иерархами Православной церкви. К сожалению, наша общественность, пресса, часть интеллигенции не сумели по достоинству оценить глубину сдвига в политической истории СССР, вызванного этой встречей, а затем торжественными мероприятиями, связанными с тысячелетием Крещения Руси. Понятно, что я как непосредственный куратор идеологии (сектор по религии находился в моем ведении) принимал в этом прямое участие. В сущности, эти события означали легализацию дореволюционной религиозной культуры в истории России.

Восстановление оборванных со времен октябрьской контрреволюции связей с прошлым России шло одновременно по многим линиям. Первопроходческим событием можно считать и решение о переиздании классики русской философии. Когда я по своей инициативе внес это предложение, честно говоря, не надеялся, что оно будет принято. Но Михаил Сергеевич поддержал его. Меня к этому предложению привела идея, что появление в духовном обращении высших достижений общественной мысли России заметно расширит рамки социального мышления и духовности. Я верил, что этот шаг избавит вступающие в жизнь поколения обществоведов, социологов, историков от интеллектуальной зашорен- ности, позволит им понять внутреннюю логику развития русской философии и взглядов на мир. Когда обществовед чувствует за плечами мощные по своей нравственной силе умы Соловьева, Флоренского, Бердяева, Булгакова, Франка, Лос- ского, Ильина и др., он не может не думать и не жить душой.

Меня часто обвиняют в разных, мыслимых и немыслимых, грехах. Оправдываться считаю примитивным занятием. Однако проблемы духовной жизни (история культуры, религии, философия) выходят за рамки личных переживаний и размышлений. Поэтому и считаю необходимым напомнить эти факты всяким придуркам из стада фашиствующих большевиков, назойливо обвиняющих меня в русофобстве. Иными словами, большевики уничтожали религию, крестьянство, свободу, все партии, запрещали издавать великие произведения по философии и культуре, а их авторов изгоняли из страны, а я, вместе с другими «русофобами», активно восстанавливал духовное наследие страны.