Александр Яковлев - Сумерки

В сущности, он отдал меня на съедение Крючкову и ему подобным прохвостам.

Если бы я знал об этих играх, затеянных за моей спиной Крючковым, то повел бы себя совершенно по-иному. Я сумел бы показать подобным придуркам свой характер. Трудно теперь сказать, к чему бы это привело. Но в любом случае я бы забросил в мусорную корзину все мои колебания, сомнения, переживания, исходящие из чувства лояльности к Горбачеву, и начал бы действовать без оглядки, соответственно тому, как я понимал обстановку и интересы Перестройки.

Чувствуя кожей, что происходит что-то странное, я в то же время настолько доверял Горбачеву, что и в мыслях не допускал даже возможности двойной игры. Я даже перестал смотреть ему в глаза, боясь увидеть там нечто похожее на лицемерие. Возможно, ему надоели упреки и со стороны местных партийных воевод, требовавших моего изгнания из Политбюро. Возможно, что я становился ему в тягость из-за моего радикализма. Ревниво смотрел он и на мои добрые отношения со многими руководителями средств массовой информации и лидерами интеллигенции.

Задним умом, которым, как известно, все крепки, я оцениваю ту давнюю ситуацию следующим образом. Михаил Сергеевич не мог швырнуть меня в мусорную яму, как изношенный ботинок, от которого одни неприятности, да и гвозди торчат. Но и не решался поручить мне что-то самостоятельное. А ему продолжали нашептывать, что Яковлев подводит тебя, убери его — и напряженность в партии и обществе спадет. В свою очередь он продолжал тешить себя компромиссами, которые, как ему казалось, верны в любых обстоятельствах и во все времена.

Продолжая рассуждать о Горбачеве и своих раздумьях, я постоянно опасаюсь причуд и капризов собственной памяти, которая всегда избирательна. Кроме того, любые оценки сугубо относительны. И все же неизбежна разница в восприятии, когда видишь людей издалека и когда наблюдаешь вблизи. Издалека поступки кажутся как бы обнаженными, они в какой-то мере самоочевидны. Вблизи же частности, которых всегда полно, заслоняют что-то более важное, существенное. Намерения, мотивы и даже действия человека, с которым работаешь в одной упряжке, видятся в основном логичными и плохо поддаются объективному анализу. А если и появляются какие-то сомнения, то острота их тобой же искусственно притупляется.

Есть и еще одна психологическая загвоздка. Уже многие годы Горбачев находится в положении «обвиняемого». Я по себе знаю, что это такое. В подобной обстановке оценивать его деятельность и личные поступки особенно трудно. Возникает протест против несправедливых и поверхностных обвинений, против попыток некоторых «новых демократов» приписать себе все то крупномасштабное, что произошло еще до 1991 года. Не хочется также и оказаться в толпе тех, которые, освободившись от вечного страха, теперь хотят компенсировать свои старые холопские комплексы тем, чтобы щелкнуть по носу бывших президентов, при этом подпрыгивать от радости и, свободно сморкаясь, приговаривать: «Вот какой я храбрый, все, что хошь, могу».

Правда и то, что годы совместной работы неизбежно ведут к пристрастности в оценках, будь то положительных или иных. Особенно если эти годы вместили в себя романтические надежды, далеко идущие планы, личное вдохновение, напряженный труд, наверное, какие-то иллюзии и, что греха таить, разочарования, в том числе и личностного характера. А недомолвок оставлять не хочется, хотя и писать обо всех мелочах нет желания, дабы не оказаться в ряду собирателей «развесистой клюквы».

Признаюсь, в черновом наброске политико-психологиче- ского портрета Горбачева я был более резок, мои рассуждения были ближе к претензиям и обидам, чем к спокойному анализу. Сейчас я ловлю себя на желании скорректировать некоторые оценки. Да и новые разочарования нарастают, совсем не связанные с деятельностью Горбачева. Нам, реформаторам первой волны, и в голову не приходило, что во время реформ начнется чеченская война, что коррупция властных структур станет предельно наглой, что государство не будет платить за работу врачам, учителям, а пенсионеров переведет в категорию нищих, что чиновничья номенклатура захватит власть в стране. Но вину-то за все беды продолжают возлагать на нас, Горбачева и Перестройку в целом.

Взаимосвязь личности и объективных результатов ее деятельности — проблема из категории вечных. Особенно в истории и политике, где каждая крупная личность и каждая социальная эпоха по-своему уникальны и неповторимы. Начало Реформации в России уже принадлежит истории, изменить тут ничего нельзя, да и не нужно. Однако споры о самой Перестройке, о роли реформаторов тех лет в судьбе народа не утихают, они будут идти еще очень долго. Судя по нынешним временам, появятся богатые возможности и для сравнительного анализа.

Сразу же после XXVII съезда на заседании Политбюро

13 марта 1986 года Горбачев изложил свою программу Перестройки. Согласно моим личным записям, достаточно реалистическую. Записи фрагментарны, но дают представление о том, какие проблемы особенно волновали лидера партии. Он говорил о том, что высшее руководство КПСС, начав демократические преобразования, продемонстрировало инициативу исторического масштаба. Но нам еще предстоит понять, что произошло. Хотя кредит доверия еще существует, однако не должно быть никакого упоения. Надо пресекать демагогию, но правдивая критика должна идти своим чередом. Создавать атмосферу общественной активности. У нас не хватает порядка, не хватает дисциплины. Закон один для всех, одна дисциплина для всех. Нам надо устремиться туда, где происходит стыковка с жизнью. А это значит — резко повернуться к социальной сфере. Главные направления — финансы, сельское хозяйство, легкая промышленность. Через неделю, на заседании ПБ 20 марта, Горбачев заявил: «Не надо пугаться того, что мы отходим от идеологических шор в сельском хозяйстве. Что хорошо для людей, то и социалис- тично».

Обращаю внимание читателя на то, что уже в то время, а это было начало 1986 года, Горбачев говорил о демократии, о законе и порядке, о равенстве всех перед законом, о приоритете социальной сферы, об идеологических шорах. Все это звучало тогда свежо и перспективно. В личных беседах со мной он и раньше говорил в подобном плане, но теперь эти проблемы поднимались на официальном уровне. Однако самые храбрые намерения не становились реальными делами, не подкреплялись столь же смелыми практическими решениями. Механизмы оставались старыми, проржавевшими, а вся машина ехала по колдобинам старых дорог.

Без конца рассуждая о правовом государстве, что звучало для людей абстрактно, мы, реформаторы, не сделали ничего серьезного, чтобы лозунги и практика, направленные на внедрение законов, объединились в единое целое, а воспитание законопослушничества стало бы приоритетной задачей, особенно после десятилетий беззакония. Немало было и разговоров о гражданском обществе, но в практике работы любые попытки создать какие-то реальные институты такого общества встречались партийными организациями в штыки. Аргументы банальны: любые неформальные организации изображались как посягательство на власть партии.