Александр Яковлев - Сумерки

Что касается «измены», в которой Керенский обвинил Корнилова, то последний сам достаточно убедительно проясняет этот вопрос. В своей ответной телеграмме он пишет:

«Телеграмма Министра Председателя за № 4163 во всей своей первой части является сплошной ложью: я не посылал члена Государственной Думы Владимира Львова к Временному Правительству, а он приехал ко мне как посланец Министра Председателя. Тому свидетель член Государственной Думы Алексей Аладьин. Таким образом, свершилась великая провокация, которая ставит на карту судьбу отечества. Русские люди! Великая Родина наша умирает. Близок час кончины. Вынужденный выступить открыто — я, генерал Корнилов, заявляю, что Временное Правительство, под давлением большевистского большинства советов, действует в полном согласии с планами германского генерального штаба и, одновременно с предстоящей высадкой вражеских сил на Рижском побережье, убивает армию и потрясает страну внутри.

Тяжелое сознание неминуемой гибели страны повелевает мне в эти грозные минуты призвать всех русских людей к спасению умирающей Родины. Все, у кого бьется в груди русское сердце, все кто верит в Бога, — в храмы, молите Господа Бога о явлении величайшего чуда, спасения родимой земли.

Я, генерал Корнилов, — сын казака-крестьянина, заявляю всем и каждому, что мне лично ничего не надо, кроме сохранения великой России, и клянусь довести народ — путем победы над врагом, до Учредительного Собрания, на котором Он Сам решит свои судьбы и выберет уклад своей Государственной жизни.

Предать же Россию в руки ее исконного врага — германского племени и сделать Русский народ рабами немцев, — я не в силах и предпочитаю умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама Русской земли.

Русский народ, в твоих руках жизнь твоей Родины!

Генерал Корнилов. 27 августа 1917 года».

Кстати, созданная после смещения Корнилова Чрезвычайная комиссия не нашла в его действиях измены. Развитие событий показало, что генерал Корнилов был прав по существу, хотя и допустил в телеграмме пару фактических неточностей. Большевики тогда не были в большинстве в питерских Советах, а Временное правительство конечно же не действовало в согласии с немцами. Видимо, воспаленное время делает эмоции особенно горячими.

Ленин, как всегда, хитрил, выбирая позицию повыгоднее для себя. Потерпев фиаско в июле, он похотливо жаждал реванша. Понимал, что главная угроза для его планов захвата власти идет от Корнилова, а не от Керенского, правительство которого слабело день ото дня. Поэтому большевики активно включились в борьбу против Корнилова. Но Ленин и тут охлаждает пыл своих подельников. Он пишет письмо в центральный комитет РСДРП(б), в котором требует пересмотра тактики борьбы: «По моему убеждению, в беспринципность впадают те, кто (подобно Володарскому) скатывается до оборончества или (подобно другим большевикам) до блока с эсерами, до поддержки Временного правительства… Поддерживать правительство Керенского мы даже теперь не должны. Это беспринципность. Спросят: неужели не биться против Корнилова? Конечно, да! Но это не одно и то же; тут есть грань; ее переходят иные большевики, впадая в «соглашательство», давая увлечь себя потоку событий. Мы будем воевать, мы воюем с Корниловым, как и войска Керенского, но мы не поддерживаем Керенского, а разоблачаем его слабость… Эта разница довольно тонкая, но архисущественная и забывать ее нельзя».

Да уж куда тоньше.

Последние дни перед контрреволюционным переворотом наполнены трагическим напряжением: большевики рвались к власти, а противники Ленина и его предательской своры никак не могли найти согласия в методах противодействия. Да и в самом ЦК большевистской партии не было единогласия относительно способа и времени захвата власти. Ленин рвался в бой, утверждал, что только вооруженное насилие приведет к власти, большинство же в ЦК возлагали свои надежды на открывающийся съезд Советов, который и должен решить вопрос о власти еще до созыва Учредительного собрания. Будучи до предела разъяренным подобной позицией ЦК, Ленин требует разрешить ему приехать в Смольный, но ему дважды отказывают, опасаясь его авантюризма.

Что касается Керенского, то он продолжал свою тактику «уговаривания». До взрыва насилия оставались сутки, правительству надо было решительно действовать, а Керенский продолжал говорить об опасности большевизма, которая и без того была очевидной. Выступая в Мариинском дворце на заседании Предпарламента, он произнес совершенно верные слова: «С этой кафедры я квалифицирую такие действия русской политической партии как предательство и измену Российскому государству… В настоящее время, когда государство от сознательного и бессознательного предательства погибает и находится на грани гибели, Временное правительство, и я в том числе, предпочитает быть убитым и уничтоженным, но жизнь, честь и независимость государства не предаст…» И дальше: «Я пришел, чтобы призвать вас к бдительности для охраны завоеваний свободы многих поколений многими жертвами, кровью и жизнью завоеванных свободным русским народом… В настоящее время элементы русского общества, те группы и партии, которые осмелились поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленно решительной и окончательной ликвидации… Я требую, чтобы сегодня же Временное правительство получило от вас ответ, может ли оно исполнить свой долг с уверенностью в поддержке этого высокого собрания».

Развернулись прения. Керенского критиковали, в частности, за нерешительность, бездействие. Например, известный социал-демократ Дан, обращаясь к Керенскому, сказал: «Если вы хотите выбить из-под ног у большевизма ту почву, на которой он вырастает, как гнилой гриб, то надо принять ряд политических мер. Необходимо ясное выступление и правительства, и Совета республики, в котором народ увидел бы, что его законные интересы защищаются именно этим правительством и Советом республики, а не большевиками…»

Увы, это был последний день свободной России. Уже к утру власть захватила антинародная группа Ленина.

После поражения Февральской революции страна покатилась под откос с еще большей скоростью. За этим крахом — вся последующая жизнь страны, ее кровь, нищета, социальные конвульсии, гражданский раскол. Февраль бескровно убрал самодержавие, но открыл дорогу для кровавой контрреволюции. Насилие и страх поползли по великой земле России.

Насильственная революция — истерика, бессилие перед давящим ходом событий. Акт отчаяния, безумная попытка с ходу преодолеть то, что требует десятилетий напряженных усилий всего общества. Недоношенный плод эволюции. Тяга к революции идет не только от нищенства и бесправия, но и от мессианского тщеславия и нездоровой психики самозваных вождей.