Людмила Черная - Записки Обыкновенной Говорящей Лошади

На моем долгом веку на просторах родины широких так называемая твердая валюта была разная. В военные годы и в первые послевоенные она – заранее прошу прощения за плохой каламбур – из твердой превратилась в жидкую. Все покупалось и продавалось тогда за пол-литра или за его денежный эквивалент.

А в конце 1980-х в Москве твердой валютой у части граждан стали… японские зонтики.

Коротко об этих зонтиках: японские зонтики, как мужские, так и женские, сильно отличались от зонтиков советских и своим внешним видом, и тем, что раскрывались и закрывались легким нажатием на соответствующую загогулину. Ручка у японских зонтиков была красивая и удобная. А цвет у женских – яркий и разнообразный, а у мужских – густо- черный, а не блекло-серый или серо-буромалиновый.

В ту пору, о которой идет речь, каждый уважающий себя гражданин в СССР мечтал иметь, или, как тогда иногда говорили, заиметь, такой прекрасный зонтик.

И вот однажды мой муж Д. Е. Меламид сообщает:

– Знаешь, звонили из института и сказали, что мне дадут японские зонтики.

Японские зонтики у нас с Д. Е. уже были, но я твердо знала, что, если советская власть что-то дает, надо брать. Поэтому сказала: «Звони в институт и узнай, сколько денег нести».

Муж позвонил и несколько удивленно объяснил, что дают бесплатно.

Настал черед удивляться мне.

Оказалось, что мужу полагается четыре зонтика – два мужских и два женских… В счет зарплаты.

Каким образом перевели его жалованье доктора наук в престижном Институте мировой экономики и международных отношений в зонтики, ума не приложу. И сколько зонтиков получил директор института – в ту пору, по-моему, директором был покойный Евгений Максимович Примаков, – и сколько зонтиков получили лифтеры, мне тоже неведомо.

Прошло еще несколько лет, но я то и дело читала в газетах: жалованье трудящимся в городе N выдали весьма диковинным товаром, например ритуальными принадлежностями (гробами, что ли?). Или даже… навозом…

Как видим, ни при советской власти, ни на постсоветском пространстве на первом этапе с проблемой твердой валюты не очень-то заморачивались. Не носились с долларом как с писаной торбой. Подумаешь, доллар! Вот прислушается Путин к уговорам истинных патриотов-рогозинцев или глазьевцев и назло америкашкам и Кудрину с Грефом откажется от доллара. И мы, в порядке, так сказать, импортозамещения, вернемся к своим пол-литрам и к японским зонтикам. То-то житуха будет!

Нет, я не в силах описать это своими словами. Лучше процитирую нескольких известных людей, которых, как и меня, поразила одна из граней так называемого культа Сталина. Вот что написал в «Русском дневнике» известный американский писатель Джон Эрнст Стейнбек:

Всё в Советском Союзе происходит под пристальным взглядом гипсового, бронзового, нарисованного или вышитого сталинского ока. Его портрет висит не то что в каждом музее – в каждом зале музея. Его статуи установлены у фасадов каждого общественного здания, а его бюст – перед всеми аэропортами, железнодорожными вокзалами и автобусными станциями. Бюст Сталина стоит также во всех школьных зданиях, а портрет часто висит прямо напротив бюста. В парках он сидит на гипсовой скамейке и обсуждает что-то с Лениным. Дети в школах вышивают его портрет. В магазинах продают миллионы и миллионы его изображений, и в каждом учреждении есть по крайней мере один его портрет. Одной из самых могучих индустрий в Советском Союзе является, несомненно, рисование и лепка, отливка, ковка и вышивание изображений Сталина. Он везде, все видит…

А это цитата из «Круга первого» А. Солженицына. Сталин —

…человек, чье изображение столько раз было изваяно, писано маслом, акварелью, гуашью, сепией, рисовано углем, мелом, толченым кирпичом, сложено из придорожной гальки, из морских ракушек, поливанной плитки, из зерен пшеницы и соевых бобов, вырезано по кости, выращено из травы, выткано на коврах, составлено из самолетов, заснято на кинопленку, – как ничье никогда за три миллиарда лет существования земной коры…

После смерти Сталина турецкий поэт Назым Хикмет, который много лет прожил в СССР, писал:

Он был из камня, из бронзы, из гипса и бумаги, от двух сантиметров до нескольких метров. На всех площадях мы были под его сапогами, под сапогами из камня, бронзы, гипса и бумаги.

Весь соц-арт, созданный художниками Меламидом и Комаром, построен на композициях, в центре которых изображение Сталина: то портрет, а то скульптура. И если даже нет ни сталинского портрета, ни сталинской скульптуры, он все равно незримо присутствует.

«Бог ездил в пяти машинах», – написал поэт Слуцкий, и никто не спрашивал, о ком идет речь!

Кстати, предполагаемую машину с «Богом» нам изобразили тоже K&M.

Сергей Михалков, которого теперь разве что только ленивый не поминает лихом, при Сталине, как мне казалось, мало чем отличался от других процветающих советских пиитов. И был, пожалуй, даже менее сервилен, нежели Симонов. И при этом остроумен. И вот что он рассказывал.

Когда его как одного из двух авторов нового после «Интернационала» гимна Советского Союза пригласили на заседание политбюро, он увидел «ПОРТРЕТЫ, ОДНИ ПОРТРЕТЫ…»

Заметим, увидел не людей, не человеческие лица, а… портреты. Можно сказать… идолов.

Молодые меня не поймут, но такая милая шутка могла стоить Сергею Михалкову головы.

Мой муж Д. Е. терпеть не мог спорить на отвлеченные темы. Не любил дружеских диспутов и дискуссий. Он по своей натуре был не спорщиком, пожалуй, даже не полемистом, а лектором, докладчиком, оратором, Проповедником.

В тех редких случаях, когда я в первые годы нашего брака вовлекала его в споры, особенно в модные споры о роли интеллигенции, он резко обрывал разговор, махал руками и кричал «хватит». А потом произносил скороговоркой какую-то абракадабру. Заклинание, что ли.

Не слушая его, я, конечно, продолжала спорить.

Но однажды почему-то замолчала и попросила его повторить то, что он только что сказал. Повторить внятно.

– Я сказал, – ответил муж, – етишеундпоетишеуебунген. И повторил по слогам: ети-ше-унд-по-ети-ше-уе-бун-ген.

– Что это значит?

– Это значит: «Etische und poetische Übungen» Иоганна Вольфганга Гёте. В переводе на русский: «Этические и поэтические упражнения». Впрочем, слово «Übungen» можно перевести и как семинарии, учения, занятия.

Попытаюсь объяснить загадочную скороговорку мужа, которую он превратил в своего рода заклинание. Вроде «чур меня».

Но для этого надо вернуться на три четверти века назад; то есть во вторую половину 1930-х годов. В ту пору муж учился на историческом факультете МГУ (Московского государственного университета). МГУ, или кузница кадров, как в ту пору именовали все вузы в СССР, призван был готовить цвет новой советской интеллигенции. А уж особо престижный истфак отвечал, в частности, за подготовку будущих корифеев гуманитарных дисциплин, докторов наук, профессоров, академиков и крупных чиновников по ведомству науки и искусства. Отвечал истфак и за подготовку дипломатов, поскольку никакого МГИМО еще не существовало.