Леонид Млечин - Тайная дипломатия Кремля

Писатель Иван Стаднюк, о котором уже шла речь в этой книге, служил в те годы в отделе печати Политуправления сухопутных войск. В своей мемуарной книге «Исповедь сталиниста» он пишет, как его самого товарищи по политуправлению заподозрили в неарийском происхождении. Об этом Стаднюк узнал из панического письма своего брата. Он писал: «Что ты там натворил в той Москве?.. Убил кого-нибудь, зарезал? Не в тюрьме ли ты?.. Мне проходу люди не дают!..» Оказывается, в родную деревню Стаднюка приехал из Москвы полковник и вдвоем с местным начальником госбезопасности вызывал его родственников, соседей, выспрашивал, кто Стаднюк по национальности, кто его родители.

Иван Фотиевич бросился к начальнику политуправления сухопутных войск генерал-лейтенанту Сергею Федоровичу Галаджеву, бросил ему на стол письмо со словами:

— Что все это значит? Это же фашизм!

Сергей Галаджев по-украински не читал. Но в его кабинете сидел какой-то генерал-майор. Он сказал:

— Я знаю украинский. Давайте переведу на русский.

Генерал стал читать, и его лицо побледнело.

Стаднюк никак не мог прийти в себя:

— Когда на фронте мне приказывали поднимать бойцов в атаку, никто не интересовался, кто я по национальности!

Галаджев сидел с опущенными глазами. Стаднюк посмотрел на незнакомого генерала. И вдруг понял: в отличие от него, генерал — действительно, еврей, и прочитанное письмо ему ударило в сердце много крат больнее!

Генерал тихо спросил у начальника политуправления:

— Меня, значит, выдворят из армии по этим же мотивам?

Зазвонил телефон. Галаджев снял трубку:

— Слушаю… Да, генерал у меня… Нет! Я категорически против его увольнения в запас!

Начальник политуправления сказал Стаднюку:

— Оформляйте внеочередной отпуск на десять дней и в офицерской форме, при орденах, появитесь в родном селе. Пусть люди увидят, что с вами ничего не случилось.

— А что отвечать на их вопросы?

— Скажите, недоразумение, глупость. Правды не говорите: стыдно за армию…

Галаджев сочувственно посмотрел на генерала:

— А вас прошу не обижаться… В нашу жизнь вторглось что-то непонятное и неприемлемое. Будем мужаться… Возвращайтесь в свою часть и служите…

Это были особые времена. Наблюдательный Корней Чуковский обратил внимание на то, что даже обычные человеческие эмоции и то стали опасны. Люди старались не реагировать, не показывать своего отношения! Вместо лиц — маски.

«У руководителей Союза писателей очень неподвижные лица, — записывал в дневнике Чуковский. — Застывшие.

Самое неподвижное — у Тихонова. Он может слушать вас часами и не выражать на лице ничего. Очень неподвижное у Соболева. У Фадеева, у Симонова. Должно быть, это — от привычки председательствовать. Впрочем, я заметил, что в нынешнюю волевую эпоху вообще лица русских людей менее склонны к мимике, чем в прежние времена. Мое, например, лицо во всяком нынешнем общественном собрании кажется чересчур подвижным, ежеминутно меняющимся, и это отчуждает от меня, делает меня несолидным».

Не так-то просто оценить деятельность Шепилова на идеологическом поприще. С одной стороны, в самые мрачные времена борьбы с космополитизмом он возглавлял отдел пропаганды ЦК, да еще одновременно стал редактором партийной газеты «Культура и жизнь», которая травила всех сколько-нибудь приличных людей. При нем в 1949 году развернулась борьба против «одной группы антипатриотически настроенных театральных критиков». Это была часть идеологической кампании, которая, судя по всему, должна была стать обоснованием нового большого террора. При этом и писатели, и музыканты, и театральные деятели вспоминают, что Шепилов был самым приличным человеком в ЦК.

Шепилов докладывал Сталину предложения комиссии по присуждению сталинских премий в области литературы и искусства. Причем он обосновывал предложения комиссии, оценивая все представленные на обсуждение произведения. Сталин высказывал свое мнение, особенно когда речь шла о книгах. Он придавал литературе особое значение и сам много читал. Другие виды искусств его интересовали значительно меньше.

На заседании политбюро в 1949 году, когда обсуждался вопрос о присуждении премий, Сталин вдруг спросил:

— А как насчет музыки? Есть достойные произведения?

И посмотрел на Шепилова. Тот предложил наградить Георгия Сергеевича Милютина, написавшего музыку к оперетте «Трембита».

Сталин спросил:

— Кто видел эту оперетту?

Все молчали.

— Поверим Шепилову.

Милютин получил Сталинскую премию.

«Высокий, красивый мужчина с гордой посадкой головы, вполне убежденный в своем обаянии, — таким увидел Шепилова драматург Леонид Генрихович Зорин. — Запомнились барственная пластика, уверенный взгляд и вся повадка гедониста и женолюба. Среди своих дубовых коллег Шепилов выделялся породистостью и производил впечатление. Он начал свою карьеру при Сталине и, стало быть, проявил способности незаурядного игрока — не только уцелел, но возвысился. Думаю, он по-мужски импонировал старым вождям своею статью, к тому же нужен был человек, так сказать, с внешностью и манерами».

По собственной воле Дмитрий Трофимович гадостей никому не делал.

На одном из заседаний Сталин обратился к Шепилову:

— Слушайте, товарищ Шепилов, почему у нас нет советских опер? Всякие там итальянские, немецкие, хорошие русские есть, а советских нет?

Шепилов доложил:

— Товарищ Сталин, это не совсем точно. У нас есть хорошие оперы. Например, «Тихий Дон» Дзержинского, «В бурю» Хренникова.

Сталин его не слышал:

— Надо заняться этим делом. Разобраться, почему нет, и создать условия для того, чтобы такие оперы были.

Шепилов питал пристрастие к музыкальной классике, придерживался ортодоксальных взглядов и даже в более поздние годы говорил: «К нам с Запада шли вредные, зловонные веяния — прежде всего в области джаза. Необходимы были меры, чтобы предотвратить нездоровое влияние джазовой музыки и авангардистских веяний. Нам надо было обратиться к истокам, глубинным основам русской классики. На этой основе и должна развиваться музыкальная культура».

Шепилов подготовил достаточно спокойный документ, но он был воспринят как «академический». Дальше он доделывался другими руками и обрел идеологическую силу. Так и появилась разгромное постановление ЦК «Об опере Вано Мурадели “Великая дружба”».

Писатель Александр Михайлович Борщаговский вспоминал, что именно Шепилов пытался остановить антисемитскую в своей основе кампанию против критиков-антипатриотов. Борщаговский очень строго судит действующих лиц того времени, включая даже Константина Симонова, который в роли заместителя генерального секретаря Союза писателей произнес громкую установочную речь против космополитов. При этом в порядочности Шепилова Борщаговский нисколько не сомневался: «Это был живой, умный и решительный человек, не только здравомыслящий, но и образованный, способный оценить действительное состояние дел в литературе и искусстве…»