Светлана Замлелова - В переплёте

Дух, как известно, дышит, где хочет. Случайная и ненужная, по мнению историков, военная победа обернулась для России рождением литературы. Этого странного цветка, появившегося на Петровской ниве среди ростков наук и ремёсел, как маки и васильки появляются среди колосьев пшеницы.

Никто никогда не говорил Ломоносову, что он должен идти в Москву, создавать отечественную науку, учреждать университет, разрабатывать теорию русского стихосложения. Он сам знал, что для того появился на свет. Судьба гения всегда символична. И, наверное, именно поэтому местом рождения Ломоносова стал край света, откуда он явился в Москву, незваный и нежданный, чтобы проторить для России множество новых дорог.

Удивительные порой выстраиваются параллели в истории! Если задаться вопросом, что отличает современную отечественную словесность, то, рассудив хорошенько, придёшь к закономерному выводу: вторичность. С одной стороны, литераторы наши следуют за веянием новейшей западноевропейской мысли, с другой – стараются выдать на-гора побольше почвенничества. И там, и там встречаются любопытные образцы. Ну, например, если в силу непреодолимых внешних обстоятельств, таких как национальность, вера предков, клановость или ещё что-нибудь в этом роде, живописать coitus двух юношей или матери с сыном оказывается затруднительно, можно хотя бы упомянуть, что такой-то гей приехал из центра цивилизации в российскую глубинку и впервые увидел козу. Сюжет совершенно неважен. И вообще ничего не важно, кроме выражения собственного отношения к приезжему. Такие литераторы обычно слывут у нас авангардом. В интервью они говорят, что хотели сказать о любви, о том, что все мы люди и т. д.

Если автор желает прослыть к тому же ещё интеллектуалом, ему впору становиться эпигоном Г.Г. Маркеса. Впрочем, сойдёт и М. Павич. А на худой конец, даже и П. Коэльо. Главное, чтобы никто ничего не понял.

Чтобы слыть патриотом, лучше всего, конечно, иметь бороду и стричься в скобку. Неплохо смотрится косоворотка. Писать же следует о деревне, о том, что Россия вот уже двадцать лет как гибнет. Ну и, понятное дело, о пьянстве, о непреходящем удивлении деревенских насчёт городских. Желательно почаще употреблять слова «дык», «ить», «куды». Каждое предложение должно занимать по полстраницы, приветствуется также инверсия или ломаный порядок слов. Впрочем, все рецепты даны ещё Ильфом и Петровым в «Золотом телёнке». Да, да:

«…Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу светушку…»

Само по себе «деревенское» направление в русской литературе – это замечательное явление, многие из создателей которого по сей день живы и здравствуют. Плохи эпигоны, которым уже несть числа. Плохо, что под вывеской «Патриотизм» сбиваются не самые даровитые литераторы. Плохо и то, что под вывеской «Авангард» сбиваются не менее недаровитые. Плох застой, плохи скучные, холодные, выморочные сочинения, не сообщающие ничего ни уму, ни сердцу.

О законе преемственного развития литературы писал ещё Пушкин. Но преемственность и вторичность – отнюдь не одно и то же. Все когда-то писали рассказы. Но появился Тургенев, и стали писать «под Тургенева». Сегодня мы помним Чехова и помним писателей чеховской поры. Кому-то, благодаря не расчёту, но непосредственному самовыражению, удаётся создать новое направление, а кто-то остаётся эпигоном или просто середнячком.

Сделанная, рационально продуманная и просчитанная новизна была возможна во времена Ломоносова, когда русская литература находилась в зачаточном состоянии. Но сегодня подлинная новизна может быть лишь естественной. И даже в том случае, если автору удастся сказать новое слово, значительность этой новизне может придать только индивидуальность говорящего. Другими словами, чем глубже, чем интереснее авторская личность, тем значительнее привносимая автором новизна.

Но литература не существует сама по себе, она не может не отображать дух эпохи. А наш дух всем хорошо известен. В одно и то же время Россия стремится стать «цивилизованной» и понравиться Западу, и тут же всё вздыхает то о 1980 г., то о 1913. Эта внутренняя несогласованность и перманентная конфронтация создали совершенно особую атмосферу. И если оставить в покое постмодернизм, о времени нашем можно сказать следующими словами: растерянность, подлость, озлобленность. И, самое страшное, повсеместное расхождение слова и его значения.

Если кто-то называет себя либералом, это вовсе не означает, что в час X он не потребует расстрела несимпатичного лично ему законодательного собрания. Патриот не откажет себе в удовольствии принять мзду от врагов Отечества, верующий не станет обременяться воздержанием, а избранный градоначальник работает не для блага города. В конце концов, то, что вы писатель и вас пригласили на встречу с главой государства, нисколько не обязывает вас быть совестью нации и писать как-нибудь эдак «покарамазистей».

Но для того, чтобы все слова встали на свои места, потребуется не день и не два. А пока другой эпохи у нас нет и быть не может. А значит, и литературы другой у нас не будет.

Но что обнадёживает… Когда-то постпетровское безвременье закончилось воцарением Елизаветы Петровны. А следом воспоследовала екатерининская эпоха. Это было время одушевления, жажды великих дел, надежд на будущее. Всё пришло в движение. Зашевелились и литераторы.

Всё, бывшее когда-то новым, рано или поздно устаревает и становится смешным. Так было и с классицизмом. Ломоносовские оды, произведшие однажды взрыв, к концу века стали казаться громоздкими и напыщенными. «Витийский гром» сделался предметом пародий.

Но мало критиковать, важно предложить что-то действительно новое. Бытовало даже мнение, что перевелись таланты. Что дело не в изжившем себя жанре, а попросту в отсутствии настоящих поэтов. Вот почему, когда появилась державинская ода «Фелица», посвящённая Екатерине II, сторонники этой версии только утвердились в своей правоте. Ведь вот же, возможна оригинальная ода, был бы талант! В отношении Державина всё это верно, неверным был вывод – оригинальность державинской оды связана именно с посягновением на эстетику классицизма. Вопреки канонам, Державин, воспевая монархиню, заговорил не об абстрактных добродетелях, которые не были бы лишними для любого правителя. Поэт представил читателю именно Екатерину, вполне конкретного человека со своими привычками и особенностями. И даже если эти особенности были приукрашены – а как иначе! – Екатерина в «Фелице» всё равно выходила живой и похожей на себя самоё.