Валентин Пруссаков - Леон Дегрелль

Дегрелль Леон — один из самых значительных политических деятелей Бельгии, героически сражался на стороне Третьего рейха. В своем письме фюреру Германии от 10 апреля 1941 г. он писал: «Я знаю, что иностранцы не могут служить в Вашей армии. Но разве я недостаточно страдал во благо Третьего рейха, чтобы Вы не сделали для меня исключения. Призовите меня, куда хотите. В авиацию, в танковые войска, на самый скромный, самый мизерный пост в СС. Не имеет значения куда, но я был бы счастлив и горд отдать свою жизнь в распоряжение Ваших идеалов. Фюрер, я уверен, что Вы не откажете мне в этой радости».

На полях боев 1941–1944 гг. Дегрелль получил многочисленные ранения и удостоился самых высоких германских военных отличий. Неоднократно встречался с Гитлером, который при награждении «отважного валлонца» Дубовыми листьями к Железному Кресту сказал ему: «Если бы у меня был сын, я хотел бы, чтобы он был таким же как вы».

После Второй мировой войны живет в Испании. Является автором многих книг, вышедших почти на всех европейских языках. В предисловии к книге Дегрелля «Воспоминания фашиста» (Мехико, 1969) знаменитый Отто Скорцени указывал: «Сегодня забыли, что рядом с нами, немецкими солдатами, сражались, страдали и умирали добровольцы из практически всех европейских стран.

Уже в сентябре 1941 г. дивизия «Да Рейх» встретилась под Смоленском с испанской «Голубой дивизией», маршировавшей на фронт. Несколькими неделями позже, когда была видна Москва, мы натолкнулись на раненых французских добровольцев.

Батальоны добровольцев входили в основном в «Ваффен СС», становясь позже полками, бригадами и дивизиями. У нас были тысячи волонтеров из Норвегии, Дании, Голландии, Бельгии и Франции, а также из нейтральных государств — Швейцарии, Финляндии, Швеции, и даже мусульмане находились в наших рядах. Все эти молодые люди рисковали жизнью, чтобы предотвратить опасность, которая надвигалась с Востока на Европу. Они забыли всё, что могло отделять их от Германии, и видели европейское будущее в союзе с Германией. И только эти причины и идеалы объединили сотни тысяч добровольцев в нашем фронтовой общежитии.

Мой товарищ Леон Дегрелль был в те годы политическим деятелем, снискавшим популярность, особенно в южной части Бельгии среди Франкоязычного населения. Он был убеждён в том, что, будучи волонтером в немецкой форме, выполнял свой долг и служил своему отечеству. Никто не может усомниться или поставить под вопрос эту убеждённость в Леоне Дегрелле. Я уверен, что Леон Дегрелль хотел бороться со своим легионом «Валлония» за получение права на самоопределение своей родины в будущей Европе…

…Храбрый солдат, который воевал и рисковал жизнью по собственному благородному убеждению, достоин, на мой взгляд, уважения по крайней мере сегодняшнего мира».

Дегрелль и сегодня твёрдо верит в возрождение идей, служению которым посвятил всю свою жизнь. Он ни в чем не раскаивается и ни от чего не отказывается. Несмотря на «победную поступь» американизма и так называемой демократии, он остается оптимистом. Дегрелль пишет: «Наш план был хорошим, а Европа никогда не оправится от нашего фиаско. Только фанфароны или слепцы могут восхищаться преходящим триумфом в 1945-м самоубийственных демократий, всегда терпящих поражение, даже в момент установления.

Что от всего этого осталось? На трети выжившей Европы хищные торговцы эгоистически дерутся в рамках рынка, совершенно справедливо названного общим. Демократия тысячи или двух тысяч сплетничающих парламентариев привела наши народы лишь к анархии, безработице и моральному упадку. Все на континенте отравлено падением нравственности, вырождением традиций, государственным хаосом и самым гнусным терроризмом…

Я хочу сказать, что Европа, которую мы собирались построить, стала бы не «гитлеровской», а европейской. Гитлер был стимулятором, объединителем. Но нашей концепции, европейские нации необязательно должны были быть потоплены в крови. Мы ненавидели войну. Она возникла только из-за повального бегства демократий.

В течение четырех лет эта европейская унификация была вполне возможной. Теперь многие государственные деятели, хотя и слишком поздно, стремятся достигнуть ее, притом, что половина народов, которые могли принять участие в нашем великом проекте, пали под сапогом Сталина в 1945-м.

Что касается нас, то мы предпочитаем оставаться выжившими в легендарной эпопее, чье назначение будет жить в веках. Мы сожалеем и говорим об этом прямо, только об одном, о том, что не одержали верх, не поменяли и трансформировали все. А раскаиваться в чем? Естественно, мы были бы победителями с железной рукой гордые, могущественные. Тем хуже для слабых, нерадивых и бездельников. Мир тогда велик, когда им руководят подлинные вожди.

Гитлеру бросали в лицо, что он повинен во всех невзгодах евреев, которые с 1945-го превратились в новых библейских глашатаев. По всему миру они разнесли, что миллионы пропущенных через газовые камеры были пущены Гитлером на мыло и удобрения. И все-таки большинство их (два миллиона) — они сами об этом свидетельствуют — разъехалось по всему свету, в том числе образовав костяк военной машины в Израиле. Повсюду сотни ассоциаций бывших заключенных «лагерей уничтожения» продолжают поднимать шумиху. Кто, будучи мало-мальски разумным, может еще верить в россказни еврейской пропаганды о шести миллионах погибших в "душегубках"? Я не отрицаю все, но сильно сомневаюсь во многом. Нельзя забывать, что концлагеря изобрели англичане, широко задействовали французы и были доведены до совершенства Советами. А в отношении газовых камер еще больше неясности. Между прочим, немцы интенсифицировали использование крематориев только тогда, когда авиация союзников уничтожила всю инфраструктуру, включая запасы питьевой воды, и вызвала риск возникновения эпидемий, главным образом дизентерии и тифа. Их могли предотвратить только печи…

Со всей определенностью скажу, что так называемые "военные преступления" — величайший из обманов, который нас преследует с 1945-го. В войну было совершено значительное число преступлений против гражданского населения как на бельгийской территории, так и во Франции, Голландии и других местах. Надо задаться вопросом: кто их начал, при каких обстоятельствах и каким образом произошла смерть того или иного лица. Я всегда был сторонником насилия, и это знают все. Но в политике применение силы представлялось мне крайним средством. И все же оно необходимо, когда нужно спасать народ, оказавшийся в крайней опасности, и в этом случае такой шаг приобретает законный характер.