Александр Крон - Бессонница

У меня и в мыслях не было превращать Лиду в домашнюю хозяйку хотя бы потому, что хозяйничать она не умела. Совращать ее в свою веру я тоже не собирался и рассчитывал только на дружественный нейтралитет. Может быть, мы в конце концов и поладили бы, если б не Вадик. Этот шестилетний тиран оставался по-прежнему на попечении бабушки и теток и выдавался матери только на субботу и воскресенье, однако и этих двух дней оказалось совершенно достаточно, чтоб отравить мне жизнь на неделю вперед. Моя холостяцкая душа давно уже тянется к детям, женившись, я был совсем не прочь завести своего ребенка и даже готов прилепиться душой к чужому, но мне не повезло, Лида ни за что не хотела второго ребенка, а мой пасынок невзлюбил меня с первого взгляда. С поразительной для его возраста проницательностью он разглядел во мне будущего отчима и занял жесткую оборонительную позицию. Откровенно сказать, мне он тоже не понравился. Меня в детстве не баловали, и, может быть, поэтому я не люблю избалованных детей. Парень же был избалован до такой степени, что уже не умел относиться к взрослым иначе как свысока. Баловать детей — занятие вполне эгоистическое. С моей точки зрения, покупать любовь ребенка ничуть не нравственнее, чем покупать любовь женщины, пожалуй, даже хуже, как всякое развращение малолетних. Взрослые, считающие, что маленький ребенок ничего не понимает и поэтому при нем можно говорить все что угодно, проявляют ту самую наивность, которую они приписывают детям. Люди, неспособные за время обучения в институте сносно овладеть каким-нибудь иностранным языком, забывают, что ребенок в возрасте до пяти лет в совершенстве усваивает любой язык со всем богатством грамматических форм. Принято думать, что детям доступны только ясно выраженные мысли, нюансов они не понимают. Это ошибка. Дети отлично разбираются в подтекстах, даже если им непонятен самый текст. В этом отношении они напоминают собак, которые не столько понимают слова, сколько улавливают интонацию. В свои шесть лет мой пасынок прекрасно разбирался во всех сложностях домашнего механизма. Он раньше, чем я, углядел, что к взаимному восхищению, связывающему Василия Даниловича и Катерину Флориановну, примешивается некоторая доля ласкового презрения, что в отношениях между матерью и взрослой дочерью при несомненной сердечности существует оттенок неосознанного соперничества, и уж наверняка гораздо лучше меня разбирался в отношениях Лиды с его отцом. Всех этих совсем не плохих людей объединяла привязанность к мальчику, объединяла, но и разъединяла благодаря умелому применению Вадиком древнего принципа "разделяй и властвуй". Не было такой щели, куда бы он не проник, и такой трещинки в отношениях взрослых, из которой он не извлек бы для себя пользы.

Не знаю, каково было подлинное отношение сына к отцу — видел он его редко и знал мало. Думаю, что спокойное. Но стоило появиться мне, как у этого раскормленного и равнодушного парня возник подлинный культ отца, позволявший ему терзать мать и открыто выражать мне свою неприязнь. С первых же дней нашего совместного житья он вступил в непримиримую борьбу против моего образа жизни. Он не хотел есть то, что ем я, и в то же время ему казалось оскорбительным есть то, чего я не ем. Как ни старался я сделать свои гимнастические упражнения и водные процедуры незаметными для окружающих, пасынок следил за каждым моим шагом и, надо отдать ему должное, комментировал с неожиданным для его возраста язвительным юмором. Мать все его замечания находила прелестными. Будучи моей любовницей, Лида была весьма небрежной матерью, ставши законной женой и смутно чувствуя свою вину перед сыном, она прониклась к нему всепоглощающей любовью, проявлявшейся в формах самых антипедагогических. Она попрекала меня за то, что я холоден к мальчику и устраняюсь от его воспитания, упрек не очень справедливый, ибо воспитатель, имеющий только обязанности и никаких прав, становится игрушкой в руках воспитуемого. Насчет прав я нисколько не заблуждался, стоило мне однажды повысить голос на Вадика, раздался такой рев и на меня обрушилась такая лавина материнских упреков, что я навеки закаялся вмешиваться в воспитание дофина.

Изменилось что-то и в наших интимных отношениях. Вероятно, Лида не перестала любить меня, но ее любовь явно перешла в новую фазу, где чувственность уже не нуждалась в поэзии, а ревность в камуфляже. Впервые я ощутил наступление этой новой фазы, когда на второй или третий день нашего переезда на новую квартиру жена вернулась с работы. Я ждал ее с цветами и подарками. Было жарко, Лида пришла усталая. Еще в передней она расстегнула на боку "молнию", переступила через упавшую к ногам шерстяную юбку, вяло помахала мне рукой и скрылась в ванной. Я не придал этому значения. На следующий день все повторилось с той лишь разницей, что на этот раз она была в легком платье и стащила его через голову. В том, что молодая и привлекательная женщина раздевается в присутствии любовника, а тем более мужа, нет ничего предосудительного, и мой гипотетический читатель, надеюсь, не осудит меня, если я признаюсь, как совсем недавно я с нетерпением ждал этого момента. Но тут я непроизвольно отвел глаза. Есть какая-то разница между женщиной, которая раздевается для тебя, и женщиной, раздевающейся при тебе, обращая на тебя не больше внимания, чем на вешалку. Лида это заметила и обиделась. Мои робкие попытки что-то объяснить обидели ее еще больше: "Просто я перестала тебе нравиться". Этой версии, а также своего права раздеваться в любой точке нашей квартиры она упрямо держалась до конца. Кстати, об упрямстве. Упрямый характер внешне почти неотличим от волевого, разница в том, что, настаивая на своем, упрямец обычно утрачивает представление о цели, теряет способность корректировать свои действия в соответствии с изменяющейся обстановкой, у него отсутствует то, что в современной науке называется обратными связями. Хотеть нравиться иксу и при этом делать все, что этому иксу не нравится, — типичная психология упрямства. Еще недавно Лида смотрела на все моими глазами, говорила моими словами и делала все по-моему, не слишком задумываясь, прав я или нет; теперь она брала реванш с азартом игрока. Характер ее не изменился, сменилась доминанта. Если раньше для ее самоутверждения было необходимо завоевать меня, то потом ей столь же необходимо стало стереть всякую память о своем недавнем подчинении. Но и этого ей было мало. Она хотела заставить меня растоптать свое прошлое, отказаться от старых друзей, от всего, что было до нее, даже от воспоминаний. Задача разрушительная и бессмысленная, я много раз пытался втолковать ей это и в конце концов закаялся, любой спор неотвратимо перерастал в ссору и кончался слезами: "Ты искал случая со мной поссориться. У тебя плохое настроение, и ты его на мне вымещаешь". Сама же она целиком зависела от настроения. Я не взялся бы определить, что такое уважение, но несомненно в это понятие входит признание права других людей быть устроенными иначе, чем ты, и умение воспринимать как достоинства качества, тебе не присущие. Лиде все это было чуждо. То, что было согласно с ней, приятно ей, рассматривалось как добро, и к тем, кто соответствовал ее представлениям, она была добра сама, по-своему, деспотически добра, не допуская и мысли, что добро можно понимать иначе, чем понимает его она. Она могла любить людей, даже восхищаться ими, но не уважать.