Барак Обама - Дерзость надежды. Мысли об возрождении американской мечты [The Audacity of Hope]

В конце экскурсии Ларри привел меня в комнату, где трехмерное изображение нашей планеты вращалось на большом мониторе с плоским экраном. За компьютером работал молодой инженер-индеец, и Ларри попросил его объяснить мне, что это такое.

— Этими огоньками отмечены все поисковые процессы, которые сейчас ведутся, — сказал инженер. — Каждый язык обозначен своим цветом. Переключаете вот так, — тут он поменял картинку на экране, — и вы видите модели трафика всего интернета.

Картинка завораживала, она казалась живой, не механической, как будто я смотрел на ранние стадии ускоряющегося процесса эволюции, в котором все границы между людьми — национальность, раса, религия, богатство — вдруг сделались невидимыми и незначимыми, так что физик из Кембриджа, биржевой трейдер из Токио, ученик из какой-нибудь далекой индийской деревни, менеджер универмага в Мехико находились в непрерывном, постоянном живом общении, которому не препятствовали ни время, ни пространство, в мире, залитом светом. Потом я заметил широкие полосы темноты на вращавшемся вокруг своей оси земном шаре — множество в Африке, несколько в Южной Азии и даже в Америке, где мощные лучи света распадались на тонкие нити.

Созерцание прервал Сергей, человек небольшого роста, чуть моложе Ларри. Он пригласил меня присоединиться к их общему собранию, потому что визит мой пришелся на пятницу. С самого основания компании эта традиция неукоснительно соблюдалась — все сотрудники «Гугл» собирались вместе и за едой и пивом говорили обо всем, о чем хотели. Мы вошли в большой зал, где уже сидели молодые люди, — кто-то пил, смеялся, кто-то что-то печатал на палмтопах или ноутбуках, стоял гул оживленных голосов. Человек пятьдесят вели себя немного тише. Дэвид объяснил, что это новые сотрудники, выпускники последипломного курса; сегодня их должны были представить коллективу «Гугла». Каждого нового сотрудника представили лично, и их лица появлялись на большом экране вместе с информацией об их образовании, увлечениях, интересах. Не меньше половины выпускников были выходцами из Азии, у многих белых имена и фамилии были восточноевропейские. Насколько я заметил, черных и латиноамериканцев среди них не оказалось. Я сказал об этом Дэвиду, когда мы шли обратно к машине, и он кивнул.

— Мы знаем, что есть такая проблема, — согласился он и сказал, что «Гугл» делает многое, чтобы на математических и естественно-научных факультетах училось больше представителей меньшинств и девушек.

Но, чтобы оставаться конкурентоспособным, «Гугл» должен привлекать лучших математиков, инженеров и программистов, питомцев Массачусетского и Калифорнийского технологических институтов, Стэнфорда и Беркли. А в этих заведениях, как выразился Дэвид, черных и латиноамериканских студентов можно было пересчитать по пальцам на одной руке.

Но это еще не все. По словам Дэвида, все труднее становилось найти инженера любой расы, рожденного в Америке, — вот почему все компании Силиконовой долины активно привлекают на работу иностранных студентов. Недавно лидерам бизнеса высоких технологий пришлось изрядно поволноваться: после 11 сентября многие иностранцы стали задумываться, стоит ли ехать учиться в Америку, потому что получить визу было довольно сложно. Первоклассным инженерам и разработчикам программного обеспечения теперь не нужно было приезжать в Силиконовую долину в поисках работы или финансирования для новой компании. Хайтек-бизнес стремительно разворачивался в Индии и Китае, а венчурные фонды работали по всему миру; они готовы были инвестировать и в Бомбей, и в Шанхай, и в Калифорнию. А в долгосрочной перспективе, сказал Дэвид, это может серьезно подорвать американскую экономику.

— Мы и дальше будем привлекать способных ребят, — говорил он, — ведь мы уже раскрученный бренд. Но начинающие, молодые компании могут создать свой «Гугл», и что тогда? Я все-таки надеюсь, что в Вашингтоне понимают, насколько сейчас усилилась конкуренция. Наше господство не бесконечно.

Примерно в то же время у меня была еще одна поездка, которая заставила задуматься о том, что происходит с американской экономикой. Я ехал на машине по пустому шоссе, в город под названием Гейлсберг, расположенный в Западном Иллинойсе, километрах в сорока пяти от границы с Айовой.

Гейлсберг был основан в 1836 году как университетский город, но некоторое время спустя пресвитериане и конгрегационалисты из Нью-Йорка решили, что пора продвинуть реформы и практическое образование к западной границе. Созданный ими колледж Нокс в годы Гражданской войны стал центром движения аболиционистов; один из маршрутов Подземной железной дороги пролегал как раз через Гейлсберг, а до переезда в Миссисипи в подготовительной школе колледжа учился первый черный сенатор США Хайрам Роде Ревеле. В 1854 году в Гейлсберге построили станцию железной дороги Чикаго — Берлингтон — Куинси, что вызвало резкий рост торговли. Через четыре года десять тысяч человек слушали здесь пятые дебаты Линкольна и Дугласа, в ходе которых Линкольн впервые сформулировал свое отношение к рабству как к моральной проблеме.

Однако не богатое историческое наследие привело меня в Гейлсберг. Здесь я должен был встретиться с лидерами профсоюзов завода корпорации «Мейтэг», потому что руководство объявило об увольнении тысячи шестисот сотрудников и перебазировании предприятия в Мексику. Как и все города Центрального и Западного Иллинойса, Гейлсберг сильно страдал от перевода производства за рубеж. В последние годы уже закрылись заводы деталей для тяжелой промышленности и резиновых шлангов; во время моего приезда сворачивала производство сталелитейная компания «Батлер мэнюфэкчуринг», которую купили австралийцы. Безработица в Гейлсберге составляла почти восемь процентов. А после закрытия «Мейтэга» город терял еще пять — десять процентов рабочих мест.

В зале профсоюза машинистов на откидных металлических сиденьях сидели семь или восемь мужчин и две или три женщины, тихо переговаривались между собой, некоторые курили. Всем им было около пятидесяти, все были одеты в джинсы или хлопчатобумажные брюки, майки, простые клетчатые рубашки. Председатель профсоюза, Дейв Бевард, крупный мужчина с могучим торсом, темной бородой, в черных очках и шляпе, напоминал музыканта из группы «Зи-Зи-Топ». По его словам, союз испробовал все тактики, чтобы руководство изменило свое решение, — встречи с прессой, беседы с акционерами, обращение за помощью к властям города и штата. Ничего не помогало, руководство «Мейтэга» стояло на своем.

— Эти ребята получают свою прибыль! — горячился Дейв. — Вот спросите их, вам скажут, что наш завод — один из самых лучших в компании. Рабочие квалифицированные, брака почти нет. А зарплаты урезают, льготы отбирают, производство останавливают. Штат и город за восемь лет дали «Мейтэгу» почти на десять миллионов налоговых льгот, лишь бы он остался здесь. Но им все мало! Большой начальник, и так уже миллионер, решил, что ему нужно повысить курс акций компании, чтобы вложить деньги в какие-то свои дела. А как это проще всего сделать? Перевести завод в Мексику и платить там одну шестую того, что мы получаем здесь.