Барак Обама - Дерзость надежды. Мысли об возрождении американской мечты [The Audacity of Hope]

Спросите Мака, который дает молодым людям своего района второй шанс. Девяносто пять процентов его работников — бывшие уголовные преступники, включая одного из его лучших поваров, который за последние двадцать лет много раз был в тюрьме за различные преступления, связанные с наркотиками, и один раз за вооруженный разбой. Мак вначале платит им восемь долларов в час и потом доводит плату до пятнадцати. Желающие у него не переводятся. Мак первым признает, что у некоторых ребят, приходящих к нему, есть проблемы — они не умеют являться на работу вовремя, многие из них не привыкли подчиняться приказаниям старшего, так что текучесть бывает большой. Но, не принимая оправданий от нанятых им молодых людей («Я говорю им, что мне надо делать дело и, если они не хотят работать, у меня полно тех, кто хочет»), он видит, что многие быстро приспосабливаются. Со временем они привыкают к ритму обычной жизни: соблюдение графика, работа в команде, ответственность. Они начинают поговаривать о том, чтобы получить диплом об общем образовании, может быть, даже поступить в двухгодичный колледж. Они начинают стремиться к чему-то лучшему.

Было бы хорошо, будь там тысячи Маков и умей рынок сам по себе создавать возможности для нуждающихся в них людей из трущоб. Но большинство работодателей не хотят рисковать и брать бывших уголовников, а многим зачастую не позволяют. В Иллинойсе, например, бывшим уголовникам запрещено работать не только в школах, домах престарелых и больницах — ограничения, отражающие наше нежелание подвергать опасности наших детей и стареющих родителей, — но некоторым также запрещают работать парикмахерами, маникюрщиками и педикюрщиками.

Правительство могло бы дать благотворный импульс, совместно с частными подрядчиками нанимая и обучая бывших уголовных преступников для строительно-отделочных работ: теплоизоляция домов и офисов для экономии энергии, например, или прокладка оптоволоконного кабеля, чтобы перенести целые районы в эпоху интернета. Конечно, такие программы будут стоить денег — хотя если принять во внимание стоимость годичного содержания заключенного в тюрьме, любое падение уровня рецидивизма поможет программе самой себя окупить. Не все убежденные безработные предпочтут низкоквалифицированный труд жизни на улице, и никакая программа помощи бывшим уголовникам не исключит необходимости сажать в тюрьму преступников с глубоко укоренившейся привычкой к насилию.

Однако можно предположить, что при наличии легальной работы для молодых людей, занятых сейчас в торговле наркотиками, преступность во многих районах упадет; и что, как следствие, больше работодателей станут размещать предприятия в этих районах и пустит корни местная экономика; и что в течение десяти или пятнадцати лет нормы начнут меняться, молодежь увидит перед собой будущее, повысится процент браков, дети будут расти в более стабильной среде.

А сколько будет это стоить всем нам — Америка, в которой снизится уровень преступности, больше детей будут окружены заботой, города переродятся, а предвзятые мнения, страхи и раздоры, питаемые черной нищетой, постепенно исчезнут? Будет ли это стоить столько же, сколько мы потратили в прошлом году в Ираке? И не отказаться ли от требований отменить налог на наследство? Пользу таких перемен трудно переоценить.

Если проблемы нищеты, трущоб возникают из-за нашей неспособности признать зачастую трагическое прошлое, проблемы иммиграции разжигают страхи из-за неопределенности будущего. Демографический состав Америки изменяется неумолимо и стремительно, и требования новых иммигрантов не укладываются четко в черно-белую парадигму дискриминации, сопротивления, вины и встречного обвинения. Действительно, даже черные и белые иммигранты — из Ганы и с Украины, из Сомали и из Румынии — прибывают на эти берега неотягощенными расовой динамикой предыдущей эпохи.

Во время кампании по выборам в Сенат я видел лица этой новой Америки — на индийских рынках на Девон-авеню, в новой сияющей мечети юго-западного пригорода, на армянской свадьбе и на филиппинском балу, на встречах Корейско-американского совета и Ассоциации нигерийских инженеров. Куда бы я ни ходил, я встречал иммигрантов, которые цеплялись за любое жилье и работу, какую им удавалось найти: мыли посуду, водили такси или работали в химчистке своего родственника, копили деньги, организовывали бизнес и оживляли умирающие районы и наконец переезжали в пригороды и воспитывали детей, чей акцент выдавал не страну их родителей, а их чикагское свидетельство о рождении, подростков, которые слушали рэп и ходили за покупками в торговый центр и планировали стать докторами, юристами, инженерами и даже политиками.

По всей стране разыгрывается классическая иммигрантская история, история честолюбивых замыслов и адаптации, тяжелого труда и образования, ассимиляции и движения вверх. Но сегодняшние иммигранты проходят эту историю на гиперскорости. Получая выгоду от того, что сейчас нация более терпимая и более светская, чем та, с какой сталкивались иммигранты предыдущего поколения, нация, которая стала уважать свой иммигрантский миф, они сделались более уверены в том, что их место здесь, более настойчивы в требовании своих прав. Как сенатор я получаю бесчисленные приглашения выступить перед этими новыми американцами, и меня часто спрашивают о моих взглядах на внешнюю политику — какова моя позиция, скажем, по Кипру или относительно будущего Тайваня. Их могут волновать вопросы, специфичные для их сферы деятельности, — аптекарь-американец индийского происхождения может жаловаться по поводу компенсации стоимости рецептурных лекарств по программе «Медикэр», кореец — владелец малого предприятия может лоббировать изменения в налоговом кодексе.

Но прежде всего они хотят подтверждения того, что они тоже американцы. После каждого появления перед иммигрантской аудиторией я могу рассчитывать на хорошую головомойку от членов моего штаба; по их мнению, мои высказывания всегда построены по трехчленной структуре: «Я ваш друг», «[Вставить название страны] является колыбелью цивилизации» и «Вы — воплощение американской мечты». Они правы, мои слова просты, так как я понял: уже само присутствие перед этими новоиспеченными американцами показывает, что они важны, что они — избиратели, необходимые для моей победы, и полноправные граждане, заслуживающие уважения.

Конечно, не все мои выступления перед иммигрантами следуют этой простой структуре. После 11 сентября, например, мои встречи с американцами арабского и пакистанского происхождения носили более серьезный характер, так как рассказы о задержаниях и допросах ФБР и пристальные взгляды соседей пошатнули их ощущение безопасности и того, что они не чужие. Они получили напоминание о том, что история иммиграции в этой стране имеет и неприятную, скрытую сторону; им необходимо особое подтверждение, что их статус гражданина действительно что-то значит, что Америка усвоила урок интернирования японцев во время Второй мировой войны и что я буду с ними, если вдруг политические ветры подуют в неблагоприятном направлении.