Барак Обама - Дерзость надежды. Мысли об возрождении американской мечты [The Audacity of Hope]

Однако с окончанием холодной войны отношение Вашингтона начало меняться. Государственный департамент стал оказывать на Индонезию давление по вопросам нарушения прав человека. В 1992 году, после того как индонезийские военные расправились с мирной демонстрацией в Дили в Восточном Тиморе, Конгресс прекратил военную помощь индонезийскому правительству. К 1996 году индонезийские сторонники реформ начали выходить на улицы, открыто говорить о коррупции в верхних эшелонах власти, о произволе военных и необходимости свободных и честных выборов.

Вдруг в 1997 году все пошло прахом. Повышенный спрос на валюту и ценные бумаги во всей Азии захватил экономику Индонезии, уже десятилетия подрывавшуюся коррупцией. Курс рупии за несколько месяцев упал на восемьдесят пять процентов. Баланс индонезийских компаний, бравших кредиты в долларах, рухнул. За предоставление срочной ссуды в сорок три миллиарда долларов Международный валютный фонд, или МВФ, где преобладали представители Запада, настоял на введении ряда жестких мер экономии (снижение государственных субсидий, повышение процентных ставок), которые привели к почти двукратному росту цен на такие основные товары, как рис и керосин. Когда кризис был преодолен, экономика Индонезии «упала» почти на четырнадцать процентов. Бунты и демонстрации усилились, Сухарто в конце концов был вынужден уйти в отставку, и в 1998 году в стране прошли первые свободные выборы, на которых боролись сорок восемь партий и примерно девяносто три миллиона людей отдали свои голоса.

Внешне, по крайней мере, Индонезия пережила двойное потрясение — от финансового краха и демократизации. Торговля на фондовой бирже процветает, вторые всеобщие выборы прошли без крупных происшествий, и произошла мирная передача власти. И если коррупция остается повсеместной и военные сохраняют большое влияние, все же наблюдается бурный рост независимых газет и политических партий для выражения недовольства.

С другой стороны, демократия не вернула благосостояния. Доход на душу населения примерно на двадцать два процента ниже, чем в 1997 году. Разрыв между богатыми и бедными, который всегда был огромным, увеличился еще больше. Общее ощущение потери у индонезийцев усиливается интернетом и спутниковым телевидением, которые в подробностях преподносят образы недоступных богатств Лондона, Нью-Йорка, Гонконга и Парижа. И антиамериканские настроения, которых почти не было во времена правления Сухарто, сейчас широко распространены, отчасти благодаря мысли, что азиатский финансовый кризис был специально устроен нью-йоркскими биржевыми дельцами и МВФ. Опрос 2003 года показал, что у индонезийцев более хорошее мнение об Осаме бин Ладене, чем о Джордже У. Буше.

Все это подчеркивает, вероятно, самое большое изменение в Индонезии — рост в стране воинственного исламского фундаментализма. Традиционно индонезийцы исповедовали терпимую, чуть ли не синкретическую ветвь ислама, пропитанную буддийскими, индуистскими и анимистическими традициями, дошедшими из более ранних эпох. Под зорким наблюдением однозначно светского правительства Сухарто алкоголь был разрешен, те, кто не был мусульманами, свободно исповедовали свою веру, а женщины, которые в юбках или саронгах ехали на работу в автобусах или на мотороллерах, обладали теми же правами, что и мужчины. Сегодня исламские партии образуют один из самых крупных политических блоков, многие требуют введения шариата. Благодаря средствам с Ближнего Востока в деревнях активно действуют ваххабитские муллы, школы и мечети. Многие индонезийские женщины стали носить платки, столь обычные в мусульманских странах Северной Африки и Персидского залива; воинствующие сторонники ислама и самопровозглашенная «полиция нравов» нападают на церкви, ночные клубы, казино и бордели. В 2002 году теракт в ночном клубе на Бали унес жизни более чем двухсот человек; сходные взрывы, произведенные террористами-самоубийцами, произошли в Джакарте в 2004 и на Бали в 2005 годах. Члены «Джемаа Исламия», воинствующей исламской организации, имеющей связи с «Аль-Каидой», были привлечены к суду по делу о взрывах; трое были приговорены к смертной казни, но духовный лидер организации, Абу Бакар Башир, провел в тюрьме два года и два месяца и был выпущен на свободу.

Когда я в последний раз был на Бали, то останавливался на пляже всего в нескольких милях от места тех взрывов. Думая о том острове, обо всей Индонезии, я не могу избавиться от воспоминаний — ощущение ссохшейся грязи под босыми ногами, когда я гулял по рисовым полям; рассвет за вулканическими пиками; призыв муэдзина вечером и то, как пахнут горящие дрова; споры о цене у придорожного фруктового лотка; дикие звуки оркестра гамелан, освещенные пламенем лица музыкантов. Я бы хотел привезти сюда Мишель и девочек, чтобы поделиться с ними этой частью моей жизни, полазать по тысячелетним развалинам Прамбанана или поплавать в речке высоко в балийских горах.

Но моя поездка все откладывается. Я хронически занят, да и путешествовать с маленькими детьми всегда трудно. И, вероятно, меня тревожит, что я обнаружу: страна моего детства уже не соответствует моим воспоминаниям. И хотя мир стал меньше благодаря прямым рейсам, сотовым телефонам, кабельному телевидению и интернет-кафе, Индонезия кажется сейчас более далекой, чем тридцать лет назад.

Я боюсь, что она становится страной чужих.

В международных вопросах опасно делать экстраполяции на каком-либо конкретном примере. История, география, культура и конфликты каждой страны создают ее неповторимый образ. И все же во многих смыслах Индонезия служит полезной метафорой для мира за пределами наших границ — мира, в котором постоянно сталкиваются глобализация и сектантство, нищета и изобилие, современность и старина.

Индонезия также служит хорошим примером внешней политики США за последние пятьдесят лет. В общих чертах, по крайней мере, она вся тут присутствует: наша роль в освобождении бывших колоний и создание международных институтов для того, чтобы помочь справиться с порядком, сложившимся после Второй мировой войны; тенденция рассматривать страны и конфликты сквозь призму холодной войны; неустанное поощрение нами капитализма американского стиля и многонациональных корпораций; терпимость к тирании, коррупции и ухудшению экологической обстановки, а иногда и потворство, если это служило нашим интересам; наши оптимистические надежды, когда холодная война окончилась, на то, что «Биг-Маки» и интернет покончат с давними конфликтами; растущая экономическая мощь Азии и увеличивающееся недовольство в отношении США, ставших единственной мировой супердержавой; понимание того, что, по крайней мере в первое время, демократизация может обнажить, а не облегчить этническую ненависть и религиозные противоречия и что чудеса глобализации также могут способствовать нестабильности, распространению пандемий и терроризму.