Алексей Цветков - Анархия non stop

Ветхий Завет освобождал рассудок, Завет Новый — освобождал сердце. Когда и то, и другое свободно, человек получает шанс отказаться от этих больше не нужных частей ради целого, бросить вериги. Наступает неучтенный на циферблате час Единственного.

Конец света в смысле границы и конец мира в смысле его решения не тревожат Единственного, преодолевшего пределы вольеры, еще вчера воспринимаемые как собственная суть, «здешнее предназначение». Речь не идет об изоляции. Единственность Единственного это единственность центра по отношению к периферии. Центра, в котором жизнь постигается как исключительное, а не нормативное явление и цепь исключительных ситуаций, касающихся только Единственного и адресованных персонально только ему. Центра, рассылающего неуничтожимых агентов.

Читатель Евангелия, бывает, воображает себя Христом. Но он может обладать всеми паролями бога, сын человеческий выясняет признаки Единственного в себе, одолевая диктат одержимых, именно для этого они и окружают его. Убив экзекутора и счетовода грехов, бог сам творит себя, не имея причин, он — творящее ничто, и встреча с ним — непрерывное откровение, а результат откровения — восстание.

Владелец — другое имя Единственного. Владелец — точный перевод того, что столь долго переводили на все языки как «собственник». Владелец противостоит собственнику, он дает, а не ищет, не подчиняется конкуренции, не охраняет, но берет то, в чем нуждается. Прежде всего он берет самого себя. Собственность условна. Сравните хозяина Интернет-бара, калеку на протезе, обладателя цинковой пломбы и обладателя чудотворной челюсти с этой пломбой, лежащей в витрине. Владелец так же относится к собственнику, как купивший икону относится к носящему нимб. Нимб, очертивший центр, — единственное, чем можно владеть. Владельцу вручена вечная собственность, она — прямое продолжение, свидетельство о самом Владельце, такое же, как память (суммы) и воображение (планы), доставшиеся собственнику. Вечную собственность всегда противопоставляют частной, и это называется справедливостью.

Воля — стремление от частной собственности к вечной, движение к господству. Воля — тень Единственного. Воля нужна, чтобы тронуть знак. Знак это дверь. Если воля позволит вам думать о знаке как о знаке, без всякой ситуативной конкретики, вы поймете, что знак это дверь. Вы увидите себя ребенком, который схватился за ручку этой двери. Вы попытаетесь ее открыть. Открыть знак. Обнаружить его причину. Открывая обычную дверь, вы всегда обнаруживаете за ней комнату, пейзаж или следующую дверь, но на этот раз вы пытаетесь открыть дверь без обмана, вы больше не нуждаетесь в пространственной иллюзии, спасающей рассудок. Вы открываете дверь так, чтобы за ней не было ничего. Изобразить это невозможно. Речь не идет о попытке шага туда, внутрь знака, за дверь. Туда нельзя шагнуть, потому что там ничего нет, а значит, там нельзя оказаться. Такой шаг невозможен, потому что вы больше не нуждаетесь во временной иллюзии (сердце). Вы и воспринимаемая вами во времени действительность составляли пару. Между вами было соглашение, но вот этот брак расторгнут. Знак — это нечто третье, он не есть вы и не есть действительность, знак — гость и там, и здесь. Вы стоите перед дверью, держитесь за ручку и чувствуете восторг пополам с ужасом, пока вам не удастся открыть дверь. А после? — спрашивал меня Маркс. А после вас уже и нету. Вы стали Единственным, уникальность и цельность возвращены, отныне ни восторга, ни ужаса испытывать больше некому. В вашей правой руке окружающие видят топор, а вместо головы у вас они видят солнце.

Сейчас я пишу книгу рецептов из всех сфер человеческой деятельности. Рецепты объединены тем, что в результате любого получается эта же самая книга. Я держу позвоночник как стрелку компаса, как шест, упирающийся в небо и проверяющий вертикальность всего здания.

Я выдвинул ящик стола. Там лежат Библия и пистолет. Такие похожие.

Отказ от идеи спасения есть обязательное условие спасения. Дьявол стучится в клетку моей молитвы, из которой его однажды уже выпустили. Он хочет назад, внутрь, видя, что слова мои — это прутья решетки, а внутри клетки никого не может быть. Он хочет туда. Он разлетается и бьется о слова, но ему не будет ни смерти, ни прощения. Он не попадет в клетку, сколько бы он ни бился, а его стук совпадает с моими словами, получается, он молится вместе со мной, и клетка остается пуста. Кожаные ризы надежно спрятаны в земле и больше не пригодятся. Как только я закончу книгу рецептов, т.е. после очередной своей смерти, на крыльях насекомого-психопомпа я переселюсь в пистолет, или в Библию, или в третье, примиряющее их. Мне достаточно укуса мухи, не обитающей в наших немецких условиях. Эта муха — мой ангел, я слышу музыку ее крыльев, напоминает шелест перелистываемых машинкой купюр. Звонкий оркестровый хор черного ручья смерти. Она всегда является за мной, чтобы нести меня из облика в облик, чтобы лететь через границу.

Меня интересовали в первую очередь не предметы, не понятия, не феномены, но границы между ними. Используя абстрактный пример логики, там, где речь идет об отношениях А, В и С, для меня важнее всего запятые и соединительный союз, важнее выяснить, чем эти А, В и С качественно отличаются друг от друга, есть ли между ними непримиримая разница и куда уводит нас причина этой разницы? Или все сводится к положению в алфавитном ряду природной иерархии? Часто выясняется, что передо мной совершенно другие, неожиданные буквы, которые открываются в результате разоблачения А, В и С. Новые буквы получаются из заново объединившихся между собой частей прежних, надуманных. Не выяснив границу, нельзя преодолеть ее. Моей главной границей, осью симметрии остается мой позвоночник — копье, пущенное в цель.

В середине сцены — бессмертный вождь краснокожих Ленин, окруженный вражескими скальпами в своем гранитном вигваме. Перед ним держит ответ за свои бесчинства сумасшедший индеец Троцкий с единственным пером за ухом. О чем говорят, не слышно. Время от времени, прорываясь сквозь психоделиче­скую музыку революции, долетают обрывки слов «юция», «нентная», «энтная», «вертый», «шпионаж», «проститутка», «жаба». В отчаянии Троцкий воздевает руки к рубиновым пятиконечным звездам неба, где попеременно сменяются два светила — Маркс и Энгельс, означая луну и солнце. Музыка стихает.

— Позвать Пролетариата, — вздохнув, приказывает Ленин.

Тяжелым шагом входит татуированный неприличностями Пролетариат, угрюмый могильщик (регулярно выходит из-под контроля племени и даже отвечает Третьему Интернационалу: «А пошел ты!» — на предложение идти мочить бледнолицых, склонен ненадолго ходить к бледнолицым клянчить, но всегда возвращается несолоно хлебавши), лицо измазано сажей, мотыга и лопата в руках.