Василий Розанов - Юдаизм. Сахарна

... «Со времени ученого еврейского Гретца и издания им Песни п. и Екклезиаста (1871 г.) внесены и новые гипотезы о заключении или окончательной установке канона, и новые доказательства их. Отвергая участие Великой Синагоги в заключении канона, Гретц, знаток еврейской литературы, отыскал в Талмуде Иамнийское собрание, якобы чрезвычайно торжественное, и ему приписал последнее заключение канона и канонизацию (установление священства) всех ветхозаветных книг. Его мнение разделяют, хотя с ограничением: Буль (1891 г.), Ригм (1889 г.) и некоторые другие. Насколько основательно соображение Гретца? Приведем прежде всего самое свидетельство Талмуда об Иамнийском собрании (Jadaim., cap. 3, § 4—5): «Верхняя часть пергамента священного свитка (незаписанная) и нижняя незаписанная оскверняют руки в начале и в конце книги; рабби Иуда сказал: «в конце оскверняет только тогда, когда к ней приделана колонка. — Все агиографы оскверняют руки, и Песнь п. и Екклезиаст оскверняют руки». Рабби Иуда сказал: «Песнь п. действительно оскверняет руки, но Екклезиаст служит предметом споров». Рабби Иосе сказал: «Екклезиаст вовсе не оскверняет рук, а Песнь п. служит предметом споров». Рабби Симон сказал: «Екклезиаст служит предметом споров, а Песнь п. оскверняет руки». Рабби Симон-бен-Азаи сказал: «Я принял из уст 72 старцев, что Песнь п. и Екклезиаст оскверняют руки». Рабби Акиба сказал: «Песнь п. есть святое святых, и все стояние мира не стоит того дня, в который дана эта книга» (как поразительно! —

В. Р.)... И на этом заключили».

Проф. Юнгеров к этому добавляет: «Вот все талмудическое свидетельство; как видно, прямого указания на признание боговдохновенности ветхозаветных книг здесь нет. Спор идет об осквернении рук»...

Автор не замечает или затушевывает очевидность, что спор и препирательство идет о высоте книг (восклицание Акибы: «все стояние», т.е. вся жизнь, все долголетие, «мира не стоит дня», одного, «когда была дана» — т.е. свыше, Богом — «Песнь песней»). Проф. Юнгеров продолжает:

«...Проф. Олесницкий (автор громадного исследования о Ветхозаветном храме) высказывает соображение, что здесь лишь обычные фарисейско-саддукейские споры об обрядовой чистоте, причем в своей глубокой ненависти к садцукеям-первосвященникам и священникам, хранителям священных книг, фарисеи решили признавать нечистыми даже священные свитки, которыми в храме пользовались саддукеи» (Юнгеров, стр. 109—110).

Но ведь спор на Иамнийском собрании шел не о матерьяпе (пергамент) книг, а о тексте их, мысли, слове, духе; и не только об одних тех свитках, которые могли быть получены из помещений храма, и где до них могла дотронуться саддукейская рука, — а и о всяких написанных дома свитках, написанных вне Иерусалима, в Вавилоне, Персеполе или Александрии. Сверх этого, спор идет о высоте книг, и «осквернение рук» есть качество не понижающее эту высоту, а единственно удостоверяющее их высоту, — как это видно из перипетий спора. Полная глупость мнения Олесницкого ясна из того, что, очевидно, «саддукеи», каковыми в известный и притом долгий период истории были храмовые священники и первосвященники, конечно, «брали в руки» свитки без исключения всех священных книг: о чем же было спорить?! Как было выделить или узнать, что, напр., Екклезиаста «не коснулась ни одна саддукейская рука»? Спор был невозможен и смешон, как если бы кто-нибудь поднял вопрос, не касались ли «нигилисты текста Пушкина», не «держали ли в руках книги Пушкина», — и «осквернили их». Ото́расывая это нелепое мнение, мы остаемся при факте, что евреи, споря о «боговдохновенности», нерациональности, неизмышленности текстов Писания, употребляют вместо этих слов, с равным значением, другие: суть ли они (тексты) или не суть «оскверняющие руки», именно не бумагою или кожею, а смыслом, духом их. Если «свыше» — оскверняют; а если в них написано обыкновенное, наше, земное — «не оскверняют». Но что значит «не оскверняют»? Очевидно, раз дело касается Св. Писания, слово «оскверняют» нельзя принять в нашем моральном смысле, ни в смысле вообще «унижают», «ухудшают». Ведь Св. Писание нужно читать, закон велит его читать. Что же все это значит? Возьмем аналогии. Закон велит брать жену, но, пережив с нею «Песнь песней», все же нужно вымыть руки; она «священна» — по закону, по тексту, по духу, по всеобщему признанию: но, побыв с нею, муж «осквернился» и должен вымыться. Все идет к истоку Израиля и всех законов у него, и всех слов у него: текст Свящ. Писания, если оно подлинно дано свыше, а не «приблизительно только» священное, в словах своих, мысли, духе, букве, в переписанном, в пергаменте, на котором написано, как бы «лоснится» и «маслянится» и... о нем можно сказать, что таинственные благоуханные слова его пали на землю от Бога, как «мирра падала с рук Суламифи, и капли текли с пальцев ее»... «Пахнет книга?» — «Да! Песнь п. пахнет. Екклезиаст — не знаем». — «Тогда, почитав Песнь п., вымоем руки; а после Екклезиаста умываться не надо: это не боговдохновенная книга, а обыкновенная философия». Вот смысл и дух спора на Иамнийском собрании [158]. Поразительно, что износившихся текстов одного Св. Писания евреи не истребляют, не рвут, не сожигают: «кровь потечет»; и они хоронят эти вышедшие из употребления тексты, складывая их в сухом месте. Так было найдено собрание изношенных пергаментов в Каире, куда их складывали из местных синагог 1000 лет. «Живое слово», «слово Живота»...

Может быть, мы лучше выразим мысль свою, сказав, что на Иамнийском собрании шло различение как бы живых цветов от цветов из шелка и золота: в «канон» были включены только «пахучие тексты» из. «живых цветов», — а из шелка и золота цветы, как они ни прекрасны, естественно, ничем не «пахнут», и их выкинули из канона. В «каноне — сотворенное, рожденное, живое; вне закона — сделанное, великолепное, полезное, но — мертвое». Вот мысль иудеев, не уловленная Юнгеровым и Олесницким.

Но поспешим к заключению. Иегова есть «супруг Израиля», когда— то давший ему, как жених, в «вено» землю Ханаанскую, и затем все время мучивший «невесту и жену» приступами яростного ревнования... В этом суть всех пророчеств, сплетающих нежность ласк и обещаний с угрозами за возможную измену, со страшным наказанием за совершившуюся измену... «Давала мять сосцы свои чужеплеменникам»; «раскидывала ноги по дорогам и блудила, а не была со Мною»... Весь пресловутый «монотеизм » евреев есть «еамно-мужие», верность «одному мужу», каковою Авраам поклялся при завете Богу за себя и потомство («семя»), свое: «Мужа другого не буду иметь», — сказал он с трепетом, получив Ханаан: «Ни — убегать к любовникам»... С тех пор и за это он был возносим, мы почти можем сказать — как Ганимед Зевсом: только у греков это вымысел и вообще ничтожная сказка, у евреев — действительность. «Будешь в опасности — и уберегу тебя, по жердочке будешь идти через поток — и не дам упасть тебе». В этом — смысл тысячи слов, обещаний, нежности. Или — гремящих, невыносимых угроз, «если будут мять сосцы у тебя другие (=не «Аз, Бог твой»), В этом отношении «Песнь песней» есть символ или иносказание любви Божьей к человеку, любви человека.к Богу. «Вот как»... «Вот плод завета»... В «Песне песней» говорится о Соломоне и Су— ламифи; в то же время тут говорится о каждом израильтянине и израильтянке; это — книга постоянного семейного чтения, в собрании всей семьи, в вечер с пятницы на субботу; в то же время это и песнь о завете между Богом и человеком. Светы переливаются, тени волнуются, сумрак сходит на землю: лица неразличимы, очерк фигур неясен... Да и не нужно, не хочется этого. Но восточные ноздри широко раскрыты, — нервные, восприимчивые, утонченно-чувствующие: все «говорится» аромаюм, и даже шепот, неясный, мглистый, невнятный, — почти ненужное здесь дополнение. «Кто тут? Я ли, мы ли? Соломон, Суламифь? Или Бог и Царица-Саббатон, ныне в субботу сошедшие в каждую еврейскую хижину?» Вежди слипаются, разум неясен... и не хочется различить, не хочется ответить... Все — слилось, и все — едино... Единое в Едином, одна для одного и один для одной.