Василий Розанов - Юдаизм. Сахарна

Если мы вспомним средневековое (в Западной Европе) разделение «нечистых духов» на succubi и incubi, смотря по тому, были ли они женского или мужского рода и соблазняли ли к ложу с собою благочестивых католиков или католичек, мы увидим, что «злой» христианства есть именно «шайда», «добрый» юдаизма. «Доброе» — это «склонение к браку», «успех в браке» у еврея; оно же у христианина — «темное», «злое». Напротив, чуждое и как бы отрезанное от брака, не склоняющееся само к нему и удерживающее от него другого, есть Мазикин, злейшее. В «Книге Товии, сына Товита» «злой дух Асмодей» играет именно такую отрицательно-брачную роль. Он умерщвляет не вообще человека , или не человека в какой-нибудь безразличный момент его существования: его предмет — убиение юноши в минуту как он остается наедине с невестою, сейчас женою бы, и оставление этой вечной невесты, плачущей Сары, в девушках. Среди талмудических легенд, рассказанных в Гемаре, есть одна, подтверждающая наше разъяснение. Рассказывается о построении Соломоном храма, о том, как знаменитый мудростью царь заманил к себе и заточил в подвал Асмодея; и как хитрый этот бес в свою очередь перехитрил Соломона, и, волшебно удалив его из Иерусалима, сам принял вид его и сел на престол отца его, Давида. В виде нищего Соломон приходит в Иерусалим и обращается к Синедриону, обращая его внимание на творящийся обман. Перед Синедрионом — два Соломона, бес и настоящий, и мудрому судилищу израильскому нужно узнать, различить беса от небеса по существу. Где средство, метод, способ? — Спросить жену, и вот ее ответ в талмудической легенде:

«Муж мой, — сказала любимая жена Соломона, — с давних пор уже не имеет со мной супружеских отношений, как и вообще творится с ним что-то неладное: ни перед сном, ни после сна он не читает молитв, не совершает омовений и носит камзол без цыцесов»...

«Не оставалось, — добавляет Талмуд, — уже более никакого сомнения, что стоящий перед ним, Синедрионом, нищий есть сам царь Соломон, а тот, проклятый, ни больше, ни меньше как сам Асмодей».

Выразительно.

Мы докончим описание субботы у нашего автора:

«Утром на другой день (т.е. в самую, по-нашему, субботу; по-еврейски же это будет вторая половина, заход субботы), — утром было еще лучше. Как только рассветает, мы все встаем, умываемся, одеваемся в те же праздничные одежды, и отправляемся в синагогу на утреннюю молитву. Около одиннадцати часов мы уже дома. Вторично, по-вчерашнему, совершаем кыдеш, вновь садимся за стол, отъедаем каждый своей мойцы и начинаем есть с таким аппетитом, точно три дня ничего не ели. В особенности был я падок до национального кугель\ доедая всегда свою долю до последней крошки и прося у матери: «еще хоть кусочек». Добрая моя матушка хоть и не отказывала мне в куске этого вкусного блюда и всегда прибавляла, но не без ворчания, что, дескать: пузо у меня лопнет. И она, родимая моя, была права, после этого жирного, изготовленного на говяжьем сале, лапшенника, я всегда болел животом, по крайней мере, дня два и спасался только английской солью. После этой, второй по числу, трапезы, все члены мужского пола ложимся соснуть часика на полтора-два»...

Заметим, что это так рано еще, что при настоящем крепком сне в ночь с пятницы на субботу — сон этот был бы не нужен; и он возможен и надобен лишь при неоговоренном автором или неизвестном ему, отроку, в сущности, бодрствовании с пятницы на субботу, или при сне расстроенном, прерванном, только начатом и вообще не полном. «В Талмуде есть указание, — говорит он мимоходом в другом месте, — что доброму еврею подобает спать в субботу днем после утренней трапезы, шайлы бешабес шанег». Конечно — это отдых, конечно — вознаграждение за бессонницу.

«Затем — встаем, и мать наделяет нас всех сладкими фруктами: яблоками, дулями, сливами и проч. Эта раздача фруктов носит свое особое название — шабес ойпс, т.е. субботние фрукты. Мы это съедаем; с час читаем Пайрек-овес и отправляемся в синагогу на молитву Минеху. Возвращаемся домой, — опять за стол, совершить шолем сеидес - как называется третья и последняя трапеза; но тут никому уже кусок в рот не лезет — очень уж сыты. Как-нибудь через силу доедаем свои мойцы, съедаем по небольшому куску рыбы-щуки в начинке, поем множество шабашевых песен, из которых самая главная начинается словами Бенай гахоло дыхсыфин, причем пропускаем несколько стаканов пива, и так незаметно время длится до сумерек; царица Суббота готовится к отъезду на целую неделю, нужно идти в синагогу отмолиться и потом, дома уже, устроить приличные проводы уезжающей дорогой гостье».

«Проводы эти носят название Мелаве Малка [18] , т.е. проводы Царицы, и, по словам евреев, имеют важное значение для грешников в аду. Дело в том, что, — как уверяют еврейские великие учители, — по субботам грешники выпускаются из ада до ухода ее, т.е. Субботы. Вследствие этого, желая несколько облегчить участь своих собратьев-грешников, евреи нарочно замедляют уход Субботы, — справляя проводы чуть ли не за полночь». Таким образом, заметим мы от себя, субботний день у них тянется несколько долее обыкновенного, отхватывая начало следующего наступающего дня. «Праздником праздник, и торжество из торжеств».

«Приходим из синагоги домой, и отец тотчас приступает к совершению гавдало, т.е. прощание с Субботой и переход к будню. Налив себе объемистый стакан вина, велев брату или мне держать витую восковую зажженную свечу перед глазами, отец, взяв стакан и подняв его наравне с глазами, точно стараясь проникнуть вглубь таинственности его, начинает читать приличествующую случаю молитву; потом отпивает несколько глотков вина и передает стакан с остатками нам с братом; мы допиваем стакан, — и отец, вдыхая в себя носом благовонный запах гвоздики или корицы, дает рукой знать, что пора приняться за проводы Царицы Субботы. Мы все, и женский пол, вновь усаживаемся за стол».

Вдыхание этой гвоздики — поразительно. Что такое обоняние? Что такое аромат? Вот категория, не вошедшая в реестр предметов философии, и художество, не имеющее для себя школы, т.е. теории. Между тем только через ароматичность мы общимся душевно с веществом; съедая — мы общимся желудочно, через зрение — схватываем только очерк, силуэт, через слух — уловляем шум, например, движения. Но мы вдыхаем в себя предмет: особенное положение обонятельного органа и расположение обонятельных нервов, непосредственно через лицевые части поднимающихся в мозг, делает то, что вдыхая — мы обвиваем мозг частицами избранного, любимого или приятного, предмета, и через это вступаем в самое непосредственное с его составом общение. Поэтому ароматичность есть самое волнующее ощущение, как и обоняние есть самое непререкаемое выражение приятности, любимости; с тем вместе оба они суть наиболее иррациональны. «Приятно» — и нет логики; «еще и еще» — но почему, нельзя доказать. С тем вместе это непосредственное «приятно» есть начало, initium, «исход» вообще всех движений и чувств: «приятно» и «неприятно» — этим волнуется и по категории этого движется мир.