Василий Розанов - Юдаизм. Сахарна

Осенью 1913 года Розанов печатает несколько статей в газете «Земщина» в связи с судебным процессом М. Бейлиса. Руководители Религиознофилософского общества, и прежде всего Д. С. Мережковский и А. В. Карташев, поднимают вопрос об изгнании Розанова из своей среды за статьи, написанные в связи с делом Бейлиса.

19 января 1914 года Религиозно-философское общество было собрано для исключения Розанова. Разгорелась острая дискуссия. Раздавалось много голосов в защиту Розанова. Председательствующий даже растерялся, и заседание было отложено. М. М. Пришвин, присутствовавший на этом первом заседании, записал в дневнике: «Когда-то Розанов меня исключил из гимназии, а теперь я должен его исключать. Не хватило кворума для обсуждения вопроса, но бойцы рвались в бой».

Через неделю, 26января 1914года, заседание Религиозно-философского общества возобновилось. Противники Розанова (на заседания он не ходил) сплотились, народу привалило видимо-невидимо. Выступивший друг Д. С. Мережковского Д. В. Философов заявил: «Или мы, или он» [174]. Ряд священников и философов выступили против суда над Розановым и против его исключения. Рассуждали так: «Неужели только один Розанов говорил нам жестокие вещи? Что же, мы стали бы изгонять из нашего Общества и Константина Леонтьева, который тоже говорил жестокие вещи?» Решительно против исключения Розанова выступил близкий друг А. Блока Е. П. Иванов. «Вы, — сказал он, — прибегли к полицейской мере изгнания, не будучи в силах справиться с врагом словом».

Самым блестящим было выступление поэта Вячеслава Иванова. Выступавшие до него с попытками осуждения Розанова говорили «с робостью, даже с нравственною трусостью», что не человека, мол, судят, что не смеют судить человека. Кто же тогда остается, кто же осуждается — писатель? Но писатель, как автор произведений, вообще суду не подлежит. «Писатель и потомство, — полагал он, — посмеются над таким судом, если бы он мог состояться... Писатель, целиком взятый, столь нежный и целостный организм, что разбивать его на части и вырывать их из контекста нельзя. Тогда пришлось бы исключить и Достоевского, и Сологуба, и, конечно, Мережковского исключили бы 100 раз... Мы исключили бы и Гоголя, если бы жили в эпоху «Переписки с друзьями», и проч., всякий раз поступали бы смешно и неплодотворно». Василий Васильевич не призывал к погромам и не унижал еврейский народ; если бы он призывал к кровопролитию, тогда подобные призывы выпадали бы из сферы писательской деятельности и подлежали бы суду и тогда, говорил Вяч. Иванов, он первый стоял бы за «всевозможное опозорение» Розанова. «Но здесь дело иное. Я встречаю с его стороны заявления, может быть, мне непонятные по своей психологической и этической связи, заявления парадоксальные, больше того, отвратительные, внушающие глубокое омерзение, — но если это омерзительное стоит в связи с писательской деятельностью, то здесь мой суд умолкает... Убеждаю вас не исключать Розанова».

Гневную речь против Розанова произнес А. В. Карташев. Мережковский упорно повторял: «Или мы, или Розанов». Много лет спустя Зинаида Гиппиус в книге о своем муже «Дмитрий Мережковский» вспоминала, что не одни «архаровцы» из «Земщины», где были напечатаны статьи Розанова о процессе Бейлиса («Андрюша Ющинский», «Наша «кошерная печать» и др.), не поняли розановского взгляда на евреев, не поняли, что Розанов «по существу, пишет за евреев, а вовсе не против них, защищает Бейлиса — с еврейской точки зрения. Положим, такая защита, такое «за» было тогда, в реальности, хуже всяких «против»; недаром даже «Новое время» этих статей не хотело печатать» [175]. Розанов имел способность говорить интимно о национальном, совсем не задумываясь, как его могут понять и перетолковать.

В августе 1918 года Розанов писал критику А. А. Измайлову: «Я не понимаю: евреи или не понимают себя, или забыли свою историю, или слишком развращены русскими. Иначе ведь они должны бы, уже со статей в «Нов. Пути», — обнять мои ноги. Я же чистосердечно себя считаю... почти не «русским писателем», но настоящим и воистину последним еврейским пророком».

Памятное заседание Религиозно-философского общества, посвященное исключению Розанова, затянулось до глубокой ночи. Вместо первоначальной резолюции об исключении на голосование была поставлена другая формулировка: «Выражая осуждение приемам общественной борьбы, к которым прибегает Розанов, общее собрание действительныхчленов Общества присоединяется к заявлению Совета о невозможности совместной работы с

В. В. Розановым в одном и том же общественном деле». Такое решение было принято 41 голосом «за» при 10 «против» и 2 воздержавшихся.

Формально Розанов оставался членом Общества до тех пор, пока 15 февраля 1914 года не направил председателю Религиозно-философского общества письмо с просьбой исключить его из Общества, поскольку в члены его должен был баллотироваться С. О. Грузенберг, которого Розанов (сознательно или нет) спутал с О. О. Грузенбергом, защитником Бейлиса на судебном процессе в Киеве.

В 1914 году Розанов собрал свои статьи последних лет по еврейскому вопросу и опубликовал их в книге «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови», где речь шла о тайнах и ритуалах иудаизма, о деле Бейлиса и отношении к нему печати.

Розанов думал и выговаривал разное, творил свои мифы, но всегда болел за Россию. На вопрос, что он все-таки отрицает решительно и однозначно, писатель отвечал: «Непонимание России и отрицание России».

Размышления о браке, семье, поле, о родовом, «чресленном начале», воплощенном в Ветхом Завете, об истории евреев по Ветхому Завету отражают своеобразную ориентированность русской религиозной мысли начала XX века, мировосприятие многих писателей Серебряного века. К данной проблематике обращались С. Н. Булгаков и П. А. Флоренский — ближайшие друзья Розанова, с которыми он постоянно обсуждал эти вопросы. Размышления на подобные темы были характерны и для писателей— символистов.

Иные представления господствовали в тех либеральных кругах, которые, начиная с публикаций «Уединенного» и особенно «Опавших листьев», выступали с резкой критикой писателя за его «недемократизм». Розанов никак не мог понять их «странной аргументации», отказывался ее принимать.

Многие современники не понимали Розанова, а некоторые видели в нем лишь «врага» демократии и еврейства как движущей силы ее. Обращаясь к еврейскому вопросу с точки зрения своей историософии, Розанов отнюдь не думал ущемить достоинство еврейского народа. Его интересовало то особенное, что было в истории этого народа и что было близко его собственной родовой теории. Он стремился выразить свое понимание истории и России. Идея превосходства одного народа над другим была чужда Розанову, но это отнюдь не исключало горячей любви к своему народу, как к своей матери, своему дому, своему отечеству.