Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6599 ( № 21 2017)

И я родился таким, каким родился.

Мой брат записался в семь лет в изостудию Октябрьского дома пионеров. Однажды лежим в своей комнате, кто где, бабушка под столом – шесть человек на тринадцати метрах. Вдруг по радио – такая чёрная бумажная тарелка – объявляют: «Московский школьник Серёжа Шилов получил первую премию на Всемирном конкурсе детского рисунка в Австрии».

Мы, голодные, а тут такое – брат победил! В Австрии!..

Вскоре соседи стали мне говорить: «Ты ж тоже хорошо рисуешь. Запишись в кружок!» Я записался. Брат бросил ходить в студию, а я продолжал. И вот, даю слово, стал плохо учиться в школе, всё неинтересно – только бы гипсы рисовать, натюрморты. Я в это вошёл и этим жил.

– Сколько же лет было?

– Тринадцать. И во мне тогда появилась начинка смысла жизни. А параллельно, чтобы помогать семье, пошёл работать. Записался в школу рабочей молодёжи, пошёл сначала на швейную, потом на мебельную фабрику № 2 рядом с нами, где платили не 70, а 80 рублей. И там три с половиной года…

Всё время было стыдно внутри себя. Думаю, мне уже 17, 18 лет, а я ничего собой не представляю.

Когда, таская брёвна, ухайдакаешься за день, то вечером, голодного, тянет спать. Но я всё равно брался за мольберт. Покемарю немножко, сидя за ним, и берусь рисовать.

Эти рисунки сейчас выставлены в галерее.

А тогда они, уже скоро, сыграли свою роль. Я рисовал головки разные с натуры – обычных людей. Однажды пошёл на выставку со своим первым преподавателем из Дома пионеров. Он подвёл меня к художнику Александру Ивановичу Лактионову, академику: вот Саша Шилов хочет показать свои работы. Лактонов без всякой фанаберии: «Пусть зайдёт ко мне». Я вскоре пришёл с рисунками. Он не поверил, что я, грузчик, делаю такие вещи. Такие головки сделать, говорит, – это не просто чик-чик, всё очень тонко… Сказал: «Ты должен бросать эту работу. Иначе себя изуродуешь».

Вскоре он познакомил меня со знаменитыми художниками Грицаем, Щербаковым. Повели и к президенту Академии художеств Владимиру Александровичу Серову. Тот посмотрел мои маленькие головки и взял к себе в мастерскую, где я ему позировал и рисовал под его наблюдением. Через год я поступил в Суриковский художественный институт, куда дважды безуспешно прорывался. Ректор Николай Васильевич Томский, посмотрев работы, удивился: «Странно, что вас не принимают. Пишите заявление».

– Да, это именно то, что и есть судьба!

– Наше нутро нас ведёт. Если что-то в тебе сильно сидит, оно и будет тобой руководить...

В Суриковском я продолжал знакомство с Лактионовым. Ему поручили тогда писать портреты космонавтов, он успел до своей смерти написать два или три. Меня познакомил с космонавтом Владимиром Шаталовым. Тот сказал, что есть много предложений от художников, но когда посмотрел мои работы, сказал: «Вы нам подходите, продолжаем эту серию».

Я стал писать, и за серию портретов через несколько лет получил премию Ленинского комсомола. Сам-то я не был комсомольцем, не состоял ни в каких политических рядах, кроме пионерских, но лицо художника – его работы.

– Такая премия – известность, легче дальше идти.

– Да. Но легче-то легче, а я всегда работал как вол, сил хватало и хватает. В 1985 году стал народным художником СССР.

А вы говорите, кто вёл, кто помогал?!

– Сами назвали – Лактионов, Грицай, Томский… Я же не говорю, что они за руку вели. Мы выяснили, что это может только рука судьбы, но нужно было вас разглядеть!

– Конечно. Им всем большое спасибо!

Однажды я принёс Лактионову натюрморт, сделанный цветными карандашами. Он говорит: «Всё хорошо, но лучше работать пастелью, у неё больше возможностей». И подарил большой французский набор пастели, который тогда у нас купить было невозможно. Шёл 1971 год. Этой коробкой с его дарственной подписью до сих пор пользуюсь и горжусь!

– Самый момент вернуться в наши дни. Когда открывали галерею, предполагали, что тут будут не только картинные залы?

– Нет, всё постепенно. Люди советовали, сам прикидывал. Традиции вспомнили. Передвижники по средам собирались, скажем, у Крамского и проводили музыкальный вечер – играли скрипки, виолончель. А я сам тоже музыку обожаю. Поэтому и появились Образцова, Башмет… Субботы часто отдаём малоизвестным или почти неизвестным музыкантам.

Проводим вечера для детей-инвалидов, детские конкурсы – всё выстраивается, если любить то, что делаешь.

– Увы, помимо любви, в нашей славной культурной жизни бывают скандалы. Кто-то недоволен финансированием, кто-то жалуется на цензуру... Вопрос: каково, по-вашему, предназначение творцов в такое переломное, опасное время, как наше?

– Миллион раз согласен – время опасное. И взрывоопасное изнутри в первую очередь, а не снаружи. Хочу вспомнить известные предложения Даллеса президенту Трумэну – ещё война шла. Он вопрос задал Трумэну, что дальше делать с самым непокорным народом – советским? И сам же предложил подменить духовные наши завоевания ложью, развратом, насилием. И никаких денег не жалеть. И делать в том числе руками русской интеллигенции. А кто поймёт, что делаем, с помощью русских же средств массовой информации, превратим таких в посмешище. Это поныне работает…

Так вот роль искусства не в том, чтобы навязывать точку зрения, а – и я тут тривиален – давать пищу сердцу и душе благородную. Жизнь полна страданий, смертей, болезней, переживаний. Избыток негатива. Искусство должно давать глоток чистого воздуха. Чтоб человек что-то посмотрел, прочитал, послушал и дальше жить хотелось и созидать.

Вспоминаю, как, бывало, бабушка возьмёт гитару и запоёт русскую песню или романс. И наша жизнь преображалась – хоть на мгновение. Бабушка согревала своим добрым сердцем...

Искусство должно быть возвышающим, но это не значит, что должно врать. Взять, скажем, живописца Василия Перова. Он писал что-то с позиций, как говорится, критического реализма. Но делал это ради добра, чистоты – чтобы освободить людей от скверны, показывая даже тёмные стороны жизни. И мастерски, с помощью великого исполнительства. Когда смотришь на картины Перова, голова кружится. Бог творил или художник кистью?

Я за искусство, которое понятно людям независимо от образования и прочего. Видел, когда первый раз попал в Третьяковку, как у «Вечного покоя» Исаака Левитана (теперь мой любимый пейзаж) бабушка деревенская стояла и плакала.

У настоящей картины голос искусствоведа лишний. Не нужно пояснять настоящую музыку. Всё проникает в сердце. Меня возмущает, когда берут великое произведение классического писателя и дают, так сказать, его новое видение, искажают смысл и великое исполнение, пользуясь, что бессмертный автор не может себя защитить из-под земли!