Валентин Распутин - У нас остается Россия

Кроме цензурных запретов, не однажды испытанных Леонидом Максимовичем, было, как я заикнулся, и другое, совсем редкое для нашего брата писателя, так много говорящее о Леонове, знающем себе цену. Повесть «Evgenia Ivanovo», дивная по языку, трепетная, нежная по настроению, без оговорок шедевр, тридцать лет пролежала в столе, и отнюдь не по цензурным мотивам. Или, по крайней мере, по цензурным в последнюю очередь. Жалко было отдавать. Так это по-нашему! Получилось на славу, автор не мог этого не знать, вошла в сердце и душу, стала частью жизни личной, укромной - и на публику, на вынос! Никакие пряники не прельстят. Хоть одно дитя задержать в том прелестном возрасте, когда, не огрубев на стороне, оно способно не измождиться в целительной ласке и любви.

Так и с «Пирамидой» было - не отпускал от себя десятилетия, писал и переписывал, кроил и перекраивал, продлевая ею свою жизнь. А напечатал - и себя отпустил с последними вздохами о России.

Достойное завершение жизни великого человека, потрудившегося вволюшку. Полное завершение, ничего на завтра.

Завтра - только бессмертие. Весь XX век без малого пронес Леонид Максимович в себе и засвидетельствовал о нем и о России честно и талантливо, своим вкладом чести и любви, быть может, перетянув ту чашу, на которой устроено зло. Это было так необходимо - несмотря ни на что перетянуть, чтобы оставалась надежда.

1999

Андрей Платонов, мне кажется, самый непрочитанный, самый загадочный, «неудобный» для чтения писатель. Потому и загадочный, что читать его трудно, для этого тре -буется как-то по-иному перестраивать в себе внимание, необходима особая степень проникновенности.

Мы уже привыкли к тому роду литературы, который был у нас в XIX веке и продолжился в веке двадцатом. Существуют определенные способы создания такой литературы, отвечающие нашему вкусу и вниманию. Платонов совсем другой человек и другой писатель. Такое ощущение, что он пришел из таких глубин и времен, когда литературы еще не было, когда она, быть может, только-только начиналась и избирала русло, по которому направить свое течение. И где только-только начинался русский человек и русское мышление. Поэтому у него все «не по правилам» позднейшей литературы. Совсем другой мир - реальный и одновременно ирреальный; какое-то иное расположение слов и даже иные формы слов, иные мысли, еще не говорившиеся и не затвердевшие, иные у героев души, открывающиеся лишь чистому... Он как писатель словно бы ничего не умеет - ни слова располагать, ни мыслить, ни живописать красиво, как это пытаемся делать мы и как умели Тургенев, Бунин, Шмелев... Его фраза спотыкающаяся, рассуждения героев наивны и кажутся «растительными», не поднимающимися далеко от земли.

Ничего не умея, он так умеет увидеть и сказать, что оторопь берет от этой инакой и мудрой наблюдательности и выразительности.

Сейчас принято любить Платонова, считать его самым современным писателем. Он, и верно, современен. Но он современен для всех времен, таким он был и в 20-х, и в 40-х годах, современен теперь и современным будет, можно не сомневаться, в будущем. Потому что главная и всеобъемлющая его тема - скорбь по миру и человеку. Герой Платонова, подобно автору, словно бы прошел через все тысячелетия, в которые существует его земное лоно, и в недоумении - зачем же его оторвали от вечности - на мгновение остановился перед читателем. За это мгновение нам дается возможность рассмотреть, насколько он естественный, природный человек, думающий не согласно приобретенным опытом человечества, а согласно с органической природной мудростью, что он «вживлен» в выбранное автором время ненадолго, а путь его долгий и страннический. Нам уже не дано ни думать так, как он, ни смотреть вокруг его глазами, мы дети дня, он неизмерим. Он проще нас, но и полней, чутче, в нем многое от вещего человека, от ведуна, какие водились в глубокую старину.

Даже известные писатели недоумевают, зачем Платонов утяжеляет свой язык и действие. Да нет же - нет у него никакой нарочитости, как не было ее в формах языка и действия старых летописей; просто давний человек не может перейти на скороговорку нашего времени.

Считается, что в 20-30-е своего века годы Платонов не принял новую жизнь, что его несоциалистический герой есть серьезное доказательство, будто советского человека сущностно никогда и не водилось, что он силою был втиснут в новые, неудобные для него обстоятельства, но так и не согласился с ними. Но в том-то и дело, что Платонова нельзя определить в какую-то одну сторону, он шире, вдумчивей, глубже. И Платонов, и герой его новую жизнь приняли добровольно, и защищали ее, и строили, но когда повернула она на неестественные пути и принялась затруднять вольное дыхание человека и земли, когда даже и котлован ее никак не мог врасти в почву, платоновский герой, внимательный ко всему происходящему, ценящий прежде всего волю, с болью отнимает от него, от того строительства, свою душу.

На фронте в Великую Отечественную Андрей Платонов был военным корреспондентом и, как многие другие, писал о подвиге советского воина. Но совсем по-другому писал. Откуда-то опять же издалека, глазами корневого человека, посланника всех времен видел он происходящее. И воевавший получал у Платонова иной, не начертательный, а самовыражающийся образ. В рассказе «Одухотворенные люди» есть страшная и одновременно прекрасная сцена. У комиссара отрывает снарядом руку, из последних сил он поднимает ее над собою как знамя и взывает: «За Родину! За вас!» У любого другого писателя это было бы некрасиво; может быть, заставило бы содрогнуться сердце, но было бы неестественно, натянуто - у Платонова это написано так, что не ужасаешься от этой картины, а воодушевляешься, в мгновение наполняешься силой.

Я не могу с уверенностью сказать, что Платонова будут читать и через пятьдесят лет. Потому что мы разучиваемся читать. Мы уже сейчас не умеем читать ни «Слово о полку Игореве», ни сказания, ни былины. Человек становится все короче и умещается, как правило, духовно лишь в тот промежуток времени, в котором живет, не вытягиваясь во всю длину национального существования. А Платонов - смотритель изначальной русской души. Она у него неуютно чувствует себя в настоящем и все страдает в «этом прекрасном и яростном мире» от какой-то неродственности бытия.

В русской литературе 20-го столетия Андрей Платонов - самый самобытный писатель, самый тревожный и один из самых чутких ко всему происходящему. Он и в великости своей стоит не в ряду, а особняком. Звезда его горит печально, без искрения, а такие звезды, несмотря ни на что, горят долго и дают добрый свет.