Газета Завтра - Газета Завтра 600 (21 2005)

Он и сам — Михаил Александрович Шолохов — великий русский национальный миф. Такой же, как Шекспир и Данте, Бальзак и Гёте, Мишима и Сервантес, Байрон и Руставели. Его и не любят все наши враги, потому что он, как никто другой, более, чем Королёв или Туполев, защитил от врагов саму Россию.

Замыслом великого "Тихого Дона" он опередил и своё время, а может быть, не просто дал в руки Иосифу Сталину самое мощное для народа оружие против троцкизма, но и внедрил своей книгой в сознание вождя саму идею поворота к государственному строительству, к национально-большевистской концепции власти. Кто знает, смог бы Иосиф Сталин без всенародной поддержки читателей "Тихого Дона" справиться с крайне сильными троцкистскими настроениями в партаппарате и органах НКВД? Что он мог противопоставить всё ещё популярной и в тридцатые годы теории перманентной мировой революции? Помните стихи Михаила Кульчицкого "Но мы ещё дойдем до Ганга… Чтоб от Японии до Англии / сияла родина моя". Написаны перед самой войной. И настроения в народе о войне на чужой территории идут не от сталинской концепции построения единого государства. А всё от тех же троцкистских концепций. Лишь "Тихий Дон" без всякой идеологической окраски, с природной художественной цельностью вел своего читателя к народному единению, русскому соборному возрождению общества.

ИОСИФ СТАЛИН СПАС НЕ ТОЛЬКО РОМАН "Тихий Дон", предложив к печати крайне острую третью книгу эпоса, посвященную восстанию казаков, несмотря на многочисленные протесты своего окружения, в том числе и литературного. Иосиф Сталин спас самого Михаила Шолохова от ареста и гибели.

Кстати, интересно, а если бы тогда, в 1937 году, не удалось Михаилу Шолохову чудом тайно выехать в Москву, если бы он был арестован и мгновенно уничтожен (как не раз бывало в те времена. И, увы, ни о каком сталинском всесилии говорить нельзя. Расстреляли бы, и Сталин, возможно, даже не знал бы…), что бы сейчас писали все шолоховские враги? Пользовалась бы тогда успехом эта нагло раскрученная, насквозь лживая версия о мнимом авторстве? Или к жертве 1937 года наши либералы и западники отнеслись бы бережливее? Вот бы и написал кто-нибудь модный нынче роман об альтернативной истории Шолохова, якобы автор расстрелян, роман "Тихий Дон" запрещён, кому бы пришла слава в период хрущёвской оттепели?

Во-первых, эта подробно описанная история с его возможным арестом подтверждает, что, увы, и в 1937 году, минуя Сталина, на местах творилось немало беззаконий, с вождём никак не связанных.

Во-вторых, меня поражает мистическое предчувствие Иосифа Сталина будущей истории России. Поражает его глубинное понимание литературы, которого напрочь лишены все политики нынешнего времени. Казалось бы, какое ему дело до судеб казачества. Так же, как до стихов Пастернака или Мандельштама. Вождь мировой державы находит время для чтения. И понимает всю мощь этого эпоса. Если бы Пастернак на вопросы Сталина о Мандельштаме отвечал столь же искренне и мужественно, как Шолохов, говоря о судьбах голодающих станиц, может быть, и у Мандельштама сложилась другая судьба? Художник и власть — это тоже мировая и вечная проблема. И не всегда даже прекрасные художники вели себя достойно в объятиях власти или в её кандалах.

Иосиф Сталин встречался с писателями и читал новые книги гораздо чаще, чем кто-либо другой из его последователей в российском руководстве. По крайней мере, он, несомненно, первым разглядел национальное величие "Тихого Дона".

В каком-то смысле шолоховский эпос — это и вечная история России с её стремнинами и водоворотами, с её плавным течением, безмерной ширью и резкими разворотами своей судьбы.

Так начинается великий эпос: " В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену — маленькую, закутанную в шаль женщину… Пленная турчанка сторонилась родных Прокофия, и старик Мелехов вскоре отделил сына. В курень его не ходил до смерти, не забывая обиды…"

Сразу, с самого начала романа все беды и горести обрушиваются на семью Мелеховых: турчанку забивают земляки до смерти, видя в ней виновницу падежа скота. Прокофий, отсидев двенадцать лет на каторге за убийство батарейца Люшни, взбаламутившего народ на турчанку, вернулся в родной хутор, стал растить сына Пантелея. Потом уже и пошли по хутору диковато-красивые турецко-казачьи казаки Мелеховы. Не таков ли и финал эпоса: Григорий Мелехов, вернувшийся из банды, бородатый и страшный на вид, встречает своего сына Мишатку.

"Потом Григорий взял на руки сына… Что ж, вот и сбылось то немногое, о чём бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына. Это было всё, что осталось у него в жизни. Что пока ещё роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром".

Прокофий с маленьким Пантелеем в начале романа, Григорий с маленьким Мишаткой в самом конце. Конец становится началом, начало определяет конец. Так закольцовывается великий русский эпос. Так закольцовывается вся русская история.

И как бы печально ни сложилась судьба в будущем у Григория (а судя по судьбе прототипа Мелехова —Харлампия Ермакова, хорошей она уже быть не могла), рос Мишатка уже в новой жизни, в новом окружении, в новой действительности, с дядей Мишей Кошевым, и с ним росла новая советская Россия. И дай Бог Мишатке, будущему воину, уцелеть в Великой Отечественной войне. Так один виток за другим идет живая история России. И как бы трагически ни заканчивался очередной виток истории, но хватает лишь одного Мишатки или Пантелея, чтобы зарастало прошлое с кровью и обидами, и росло новое, с новой, вечно возрождающейся Россией. В этом я вижу отнюдь не трагический, а жизнеутверждающий финал романа. Может, и сейчас, после всех трагических перестроечных лет, где-нибудь в донской степи шагает усталый Григорий или Михаил, вконец разоренный этим сволочным перестроечным временем, а с ним шагает, пристраиваясь к ритму его шагов, маленький Севочка или Дениска, которым история уже отмеряет новый виток времени в третьем тысячелетии.

Так же, как Григорий, пройдя Первую мировую и гражданскую, не мог по характеру своему стать однозначно ни красным, ни белым, так же сынишка его Мишатка, из славного рода Мелеховых, не мог бы, я думаю, отсидеться от бурь, поджидающих и его и его народ, и, надеюсь, вернулся бы героем с фронтов в 1945-м. И вновь впереди были бы друзья и подруги Аксиньи и Натальи, генералы и чиновники. И вновь русский народ пробовал бы жить своей жизнью, по возможности обходя чужую для неё власть. Лишь изредка соприкасаясь с ней на праздниках и в дни тяжелых испытаний.

Вот и нынче, в мае 2005 года, жизнь донских казаков слегка взбаламучена этим парадным официозным юбилеем за закрытыми дверями и проволочными заграждениями.