Газета Завтра - Газета Завтра 591 (12 2005)

С. Я. Знаете, я ведь в этом убедился. С Элеонорой Михайловной впервые встретился на вашей выставке в Новом Манеже. Она сама ко мне подошла: "Вы Савва Ямщиков, да?" А я ей сразу, как человек ерепенистый: "Слушайте, я тут внимательно слежу за вашими действиями, и вы активно сейчас рекламируете открытие и подготовку "Памятника водке", который скульптор Эрнст Неизвестный собирается в Угличе поставить. Учтите, если Бог даст мне быть живым, я этой акции не позволю осуществиться, потому что господину Неизвестному все равно, кому ставить памятники. Но ведь вы боретесь с этой заразой в Угличе — вы ведь знаете, что такое алкоголизм для России? Мало вам того, что у вас есть музей водки, который я тоже считаю не очень-то нужной вещью". И ведь, знаете, в общем я ее убедил. Вместо памятника водке часовня появилась, а ведь это вещи, как говорится, далеко не равнозначные. И я ей за это понимание, за умение слушать низко кланяюсь в пояс.

Отец Сергий, вы сказали о том, какое впечатление на вас производит Москва. Знаете, у меня недавно была в гостях Антонина Алексеевна Сошина, с которой я познакомился летом. Она на Соловках уже лет сорок, в музее сначала служила, а сейчас при монастыре. Муж архитектор-реставратор, сын там же работает. Она приехала в Москву в архивы. Архимандрит Иосиф, настоятель монастыря, очень свято относится к памяти невинно убиенных священников, вообще всех жертв Соловков. У них галерея, портреты погибших владык и архимандритов. И Антонина Алексеевна приехала в архивах поискать соловецкие материалы. Архив рядом с Плющихой, где я работаю и мы с вами беседуем. Пришла ко мне и говорит: "Какой же вы крест несете! Не понимаю, как вы в этом аду живете? Я считаю дни, когда вернусь к себе на Соловки". Она, кстати сказать, красивая женщина, умная, работящая, знающая свое дело. Не сказал бы, что затворница. Но у меня к вам вопрос как к архитектору, закончившему главный наш вуз. С этой точки зрения, какое впечатление Москва производит?

О. С.Такое ощущение, что банда хулиганов тут поорудовала. Сокрушила много ценного, а вместо него нагородила невесть что. Без всякого разбору. Я сейчас по Зубовскому бульвару проходил к вам. Здание АПН все завешено рекламой, и дома-то не видно совсем. Там же ведь люди сидят, у них окна были когда-то. А теперь щитами наглухо заколочены. Но самое страшное, что уничтожают дома, в которых жили столетиями люди. Дома, которые облик города создавали, неповторимый. А теперь это как бы зубы какие-то повыдерганные. Все слишком плачевно, а дальше будет ещё печальней. Вчера показали, как дом взрывают среди жилого квартала. Это, во-первых, вредно для людей. Я знаю, что в Париже когда-то взрывали устаревшее, обветшавшее, чтобы побогаче дома построить. Для простого человека все равно ничего здесь не останется. Его вытесняют все с большей скоростью из города. Смотреть не хочется. Вечером неуютно в городе, ездить по нему только на машинах можно. Неприятно это все.

С. Я. Уют московский пропал и в нашем районе. Ведь новаторы все время стараются что-то воткнуть, а втыкают ужасно аляповатые вещи. И все время проекты: сломать, сломать, сломать. Ломать не строить, но ломать можно, если в стране благополучие. Когда Осман перестраивал Париж, французы тоже спорили, но вы посмотрите, что он построил. Походите по сегодняшнему Парижу, по османовскому Парижу, по этим бульварам. А тут, действительно, втыкают какой-нибудь Дом музыки на Павелецкой. Это же ужасно, особенно когда это все еще унаваживается комплексами Церетели. С Воробьевых гор Москву уже не видно, она вся уже закрыта его чудовищной статуэткой Петра. Что можно сделать после Манежной площади, где рядом с могилой Неизвестного солдата сварганили торговый центр и зверушек насажали, которым место, может быть, в Диснейленде, но и в хороший Диснейленд этих зверушек еще не возьмут. Мы все-таки должны доказать себе самим, кто мы есть, и вспомнить всех тех, благодаря кому мы живем.

Отец Сергий, да поможет вам Бог в этом начинании. А самое главное, да поможет Он вам в продолжении ваших дел и в вашем храме Архангела Михаила в бору, и в Угличе.

Отец Сергий, мне известно, что ваша покойная матушка — дочь крупного русского военачальника. Сейчас, когда все мы готовимся к главному празднику нашего Отечества — шестидесятилетию Победы во Второй Мировой войне, драгоценно каждое свидетельство о тех, кто эту победу одержал. Мне и читателям интересна военная судьба вашего тестя.

О.С.Отец Елены — генерал Котиков — был комендантом Берлина сразу после Маршала Жукова. Пройдя нелёгкие дороги войны, он на этом посту добился успехов в деле восстановления мирных отношений между простыми немецкими людьми, обманутыми фашистскими головорезами, и победителями. Свидетельством его благородной и плодотворной деятельности является тот факт, что в Берлине по сей день есть улица генерала Котикова, площадь генерала Котикова. А кто у нас помнит об этом победителе? Маршал Жуков помог отцу Елены избежать репрессий по возвращении на Родину, и он дожил до 1983 года. Сейчас мы расшифровали его воспоминания и надеемся к Дню Победы выпустить книгу о нём.

С.Я. Я рад, что судьба свела меня с вами, отец Сергий. Буду просить вас молиться за меня и близких моих, и сам стану вашим почитателем и молельником.

О.С.Спаси и храни вас Господь.

ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

Владимир Личутин

Владимир Личутин

ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

Архангельский режиссер Клавдия Хорошавина сняла серию замечательных фильмов о Русском Севере. Даже не верится, ибо "тоскующие" московские журналисты наши души заилили унынием, всю плешь проели своим скепсисом, дескать, Русь катится в тартары, народ изредился и выродился, впал в неуемную пьянь и лень, и как залег с революции семнадцатого года на русскую печь, так и слезать не хочет, только переваливается с боку на бок, продирая глаза лишь для того, чтобы потянуться за бутылкой. А когда изо дня в день оглушающе воют нам в ухо толковщики-переметчики и черная немочь о бессмысленной русской жизни, то и невольно поверишь, что последние дни настали на дворе.

Но Клавдия Хорошавина с любовным сердцем поглядела в Русь — и обнаружила столько прекрасных душевных людей, кто и о пользе отечества печется, и семью свою пестует, и душу строит, и с Богом советуется, и в грядущее пытается проникнуть благочестивым взором, — и вот, всматриваясь в эти светлые лица, в этот бесконечный поток жизни на экране, невольно как бы живой водой омоешься и Русь нашу святую увидишь трезвым рачительным взглядом. Временщики их принуждают выживать, а они — живут; их гнут через коленку, а они — не ломаются; крестьянские лица полны достоинства, глаза — любви и северной строгой прямоты, как бы спрашивают с экрана: не солжешь ли, не с кривой ли душой прибыл к ним? Они деятельны, и руки их постоянно ищут заботы. Мужики затейливы во всяком ремесле, бабы-певуньи и стряпухи, уж года вроде поджимают, а глаза не обмелели…Вельск и Виледь, Каргополь и Онега, Лешуконье и Мезень. Русские коренные вотчины, где выстоялся особенный национальный характер, но вот эти-то земли и хотят запустошить, а народ согнать с исторических палестин. Но чем большее насилие от кремлевских очарователей, чем невыносимее гнетея, тем сильнее жажда сопротивления, внутреннее упорство. Пьют? — да, но и душою-то плачут, страждут, что пьют, и болезни своей не рады. Вросли в землю кореньем, будто цепями прикованы. Один "грех" нестерпимый тешат в себе: торговать не умеют и не хотят, и этой своей национальной привычкою, "лавочной неотесанностью" особенно нетерпимы и невразумительны для устроителей земного рая для избранных.