Газета Завтра - Газета Завтра 24 (1176 2016)

Но и это бы не беда. Сложности перевода могли бы способствовать сепарации, с проживанием в своих замкнутых гетто, и пусть себе нарабатывают бэкграунд, культурные коды и прочее "приращение смыслов". Но благодаря неуёмности политических паразитов современный арт стал сводиться исключительно к политически-ангажированному высказыванию и следующим за ним судебным разбирательствам. Вторую часть "мерлезонского балета" можно было бы назвать "юризм-арт" и успокоиться, но не получается. У неликвидных деятелей всегда найдутся ещё менее талантливые почитатели, которые не дадут превратиться банальному акту "принял — поджог — в тюрьму" в бюрократическую рутину, должна же быть "романтика".

Поэтому, при всей печали, скандалы вокруг ГЦСИ, скорее, закономерны. И тем актуальнее становятся частные институты, для которых результат важнее процесса. В галерее Сергея Гридчина, который занимается продвижением современного искусства "под ключ", открылась выставка Олега Маслова "Эхинацеи и Циннии", которая самим названием отсылает к питерской "Новой Академии Изящных Искусств". Пока в Москве девяностых модные дурачки, желавшие быть в тренде, раскапывали стюардессу, закопанную в Париже шестьдесят восьмого, в городе на Неве актуальным стал неоакадемизм Тимура Новикова. В Новой Академии появился синтез "маляров" (на ремонт Михайловского замка, где разместились "академики", у Русского Музея просто не было средств) и "артистов" ("околоакадемических" тусовщиков называли студентами и даже учили рисовать, заранее зная, что художников из них не получится). Сама по себе живопись в те годы была актом. Сплав аполлонического и дионисийского начал, как и завещал Ницше.

Удивительно то, что работы, ставшие началом Академии, сохранились до наших дней, но может быть, в этом как раз закономерность. Тимур Петрович Новиков любил музеефикацию, а ветер истории снёс всё наносное. К тому же цикл "Голубая Лагуна", послуживший началом выставочной деятельности Новой Академии, был нарисован Олегом Масловым и его тогдашним напарником Виктором Кузнецовым по мотивам фотографий на нудистском пляже именно в Симеизе, где модели предстали в образе греческих богов и нимф. То, что снова Крым — наш, может быть, и совпадение, хотя кто-то думает по-другому. А новые "цветочные" работы Маслова, нарисованные на холстах с розовым грунтом, относят к пейзажам, клумбам и цветам, традиционным для Ленинграда. Новый, послойный поиск новой античности — в новой точке притяжения актуального искусства.

Илл. Олег Маслов, Виктор Кузнецов. "Рождение Венеры" (1993)

Свято место

Галина Иванкина

СССР Культура Общество

о сакральном и духовном в советском мире

"В русском большевизме есть запредельность и потусторонность…"

Николай Бердяев

В своё время меня заинтересовали работы советского архитектора Георгия Крутикова, задумавшего в 1920-х годах проект "летающих городов" и "домов-коммун в стратосфере". Автор предлагал оставить старушку-землю исключительно для труда и культурного досуга, а жильё перенести в надземные поселения, зафиксированные высоко-высоко в пространстве. Перелетать же придётся самим жителям таких городов — в специальной кабине-капсуле. Проект оказался не просто смелым, но скандальным — его горячо обсуждали не только специалисты, но и обыватели. Типичный случай 1920-х — футуристическая рациональность, упование на технику, обожание стратосферы. Однако шли годы, и Крутиков обратился к совершенно иной теме — к сохранению храмовой архитектуры, которую он считал одним из важнейших символов русской идентичности. Продолжал он свою борьбу и после того, как власть перешла к Никите Хрущёву — главному богоборцу на советском престоле. Кому-то, возможно, покажется, что путь Крутикова — единичен, странен и вызван какими-то фантасмагорическими подвижками в мировоззрении. На деле же тут нет ничего удивительного. Вот вам ещё один, куда более известный пример: старший коллега Крутикова, Алексей Щусев, до революции создававший православные храмы, воздвигнул усыпальницу для Владимира Ленина, по сути, канонизированного советской властью. Ибо свято место пусто не бывает, а народ-богоносец не может существовать без веры. Атеизм оказывался маской — на месте "старорежимного" вероисповедания возникало и пестовалось новое поклонение, причём со всеми атрибутами настоящей религии. Верить теперь полагалось в Светлое Будущее. Но — верить. Его нельзя было постичь до конца — его можно было "…приближать своими трудовыми подвигами" или расписывать в жанре научной фантастики. Отметим, что и она в СССР носила ярко позитивный характер и вещала о райской жизни. Дело даже не в том, что при Коммунизме окажутся удовлетворены все материальные потребности — главной ценностью представлялся эволюционирующий социум. Духовный, дерзновенный, чистый. В этом Иван Ефремов и братья Стругацкие пересекались с основателем русского космизма — Николаем Фёдоровым.

Грядущие историки, возможно, запутаются в коммунистических формулировках и красных лозунгах. Одно понятно — они вряд ли назовут СССР "атеистической цивилизацией". Хотя начиналось всё очень рьяно и под вопли пьяных мужиков, сбрасывавших колокола с храмов. На заре советской власти веру в Бога объявили "опиумом для народа", и дабы он (народ) не подсаживался на благолепный наркотик, выдумывали самые разные методы антирелигиозной пропаганды — от лекций в клубе и журнала "Безбожник у станка" до спешной замены церковных праздников революционными действами. Синеблузники выкрикивали плакатный лозунг: "Религия яд — береги ребят!", а самым нелепым и униженным героем "Двенадцати стульев" сделался провинциальный батюшка — отец Фёдор. Церковное венчание — аннулировалось, и на смену таинству пришла необременительная запись в ЗАГСе. Функционеры старательно пропалывали все сферы человеческого бытия — школу, музыку, питание, любовь, детские игрушки. Всё, всё должно стать свежим, звенящим, подлинно пролетарским! Однако на месте уничтожаемых культов тут же складывались новые, а к середине 1930-х годов советский народ обладал устойчивым религиозным, а иной раз даже мифологическим сознанием. Николай Бердяев полагал, что русский большевизм обладает потусторонностью и запредельностью, что отличает его от сходно-родственных движений на Западе: "Большевизм и есть социализм, доведённый до религиозного напряжения и до религиозной исключительности". Классическое прочтение — антропоцентрично. Это — война за хлеб и место под солнцем. В нашем варианте победила другая концепция — моральное совершенствование. Инаковость. Сверхчеловеческое. В многочисленных статьях подчёркивалось, что мы даже на искусство и природу взираем не так, как это делают жители буржуазных стран. У советских — особенные чувства. Примечательно, что ни одна из социалистических стран (за исключением, пожалуй, ГДР) за всю послевоенную историю не создала великой мифологии о себе и своём будущем. Там всё оказывалось материалистичным, а возвышенные лозунги носили подражательный характер.