Нил Гейман - Вид с дешевых мест (сборник)

Сон, Смерть, Безумие и прочие Бесконечные (непочитаемые, потому что кому в эти дни, в этом веке, может прийти охота, чтобы его почитали?) были одной большой семьей, как и полагается всем хорошим пантеонам; каждый представлял ту или иную сторону жизни, каждый воплощал тот или иной тип личности.

Думаю, что в целом наибольший отклик у читателей вызвала Смерть, которую я изобразил в виде веселой и здравомыслящей шестнадцатилетней девушки – особы привлекательной и принципиально милой . Помню, в какое я пришел недоумение, в первый раз столкнувшись с людьми, заявившими, что верят в созданных мною персонажей; и помню, какое чувство вины вперемешку с облегчением я испытал, когда начали приходить письма от читателей, осознанно работавших с одним из моих персонажей (а именно с той самой Смертью), чтобы пережить уход любимого человека – жены, бойфренда, матери, ребенка.

(И меня до сих пор поражают те, кто комикса никогда не читал, но использует персонажей – чаще всего, опять-таки, Смерть и Безумие – как часть своей персональной иконографии.)

Создание нового пантеона было частью эксперимента – как, собственно, и работа со всеми остальными мифами. (Если выделять в «Сэндмене» какую-то одну тему, то это история о самом акте повествования и, возможно, об искупительной природе историй вообще.) Но истории в две тысячи страниц нелегко рассказывать только о чем-то одном.

Я изобретал старые африканские предания; я придумывал кошачьи мифы, которые кошки рассказывают друг другу по ночам.

В комиксе «Сэндмен: Пора туманов» я решил взяться за мифы всерьез – чтобы посмотреть, как они работают и насколько сильны. На какой отметке неверие переливается через край и гибнет? Сколько мифов можно, метафорически выражаясь, набить в телефонную будку или заставить сплясать на булавочной головке?

Историю в целом вдохновило какое-то из речений аббата Мюнье [20]: он сказал, что верит в ад, потому что, согласно церковной доктрине, ад существует. А вот верить в то, что в аду хоть кто-то есть, от него никто не требовал. И вот это-то видение пустого ада меня совершенно зачаровало.

Ну хорошо: ад, значит, пуст, и даже сам Люцифер (которого я представлял в виде падшего ангела, прямиком из Мильтона) его покинул, и теперь преисподней как духовной недвижимостью премиум-класса интересуются самые разные силы. Некоторых из них я позаимствовал из комиксов, других – напрямую из древних мифов, египетских, скандинавских, японских; добавил к ним ангелов и демонов и, в качестве последнего экспериментального штриха, даже кое-кого из фейри – и сам удивился, насколько здоровая, жизнеспособная вышла структура. По идее, должно было получиться совершенно несъедобное варево, а вместо этого, продолжая кулинарную метафору, вышло вполне приличное гамбо [21]. Неверие по-прежнему оставалось на дальней полке, куда я его временно задвинул, зато вера в миф как нечто фундаментально живое и рабочее утвердила свои позиции.

Самую большую радость при работе над «Сэндменом» приносила обширность открывшихся передо мной территорий. Я действовал в мире, где есть или бывает всё: история, география, супергерои, мертвые короли, народные сказки, дома и сны.

Как я уже говорил, мифологии меня всегда очаровывали. Почему они у нас есть?.. Зачем они нужны?.. Зачем мы нужны им?..

А комиксы всегда были самым непосредственным образом связаны с мифами. Это такие цветные фантазии, где герои в ярких костюмах дерутся друг с другом в бесконечных мыльнооперных битвах (эдакие легкоусвояемые мечты о власти для подростков мужского пола); не говоря уже о дружелюбных привидениях, людях-зверях, чудовищах, отроках, инопланетянах или хотя бы просто чужаках. До определенного возраста мифология имеет шанс захватить нас целиком, а потом мы вырастаем и оставляем эти мечты позади – на какой-то срок или уже навсегда.

Новые мифологии еще ждут нас – прямо здесь, в этих последних мгновениях двадцатого века. Да, они процветают до сих пор – возьмите хотя бы городские легенды о человеке с крюком, подстерегающем милующиеся в машинах парочки; об автостопщиках с мохнатыми руками и мясницкими топорами; о прическах в форме улья, кишащих паразитами; о серийных убийцах и разговорах за барной стойкой… А на фоне всего этого телеэкраны крутят перед нами калейдоскоп разрозненных образов, скармливая нам старые кинофильмы и свежие новости, ток-шоу и рекламу. Мы мифологизируем то, что носим и что говорим; наши теперешние кумиры – рок-звезды и политические деятели, знаменитости всевозможных форм и размеров. Новые мифологии сделаны из волшебства и науки, и цифр, и славы.

У них у всех есть свое назначение – у этих наших способов понять и объяснить для себя мир, где мы живем, мир, где простые ответы встречаются крайне редко, если встречаются вообще. Каждый день мы пытаемся его понять. Каждую ночь мы закрываем глаза и засыпаем, и на несколько часов в тихом и безопасном режиме абсолютно сходим с ума.

Собственно, десять томов «Сэндмена» и стали для меня способом поговорить об этом. Способом хорошенько разглядеть мифологии последнего десятилетия XX века; поговорить о сексе и смерти, страхе и вере и радости – обо всем том, что заставляет нас мечтать и видеть сны.

В конце концов, мы треть жизни проводим во сне.

Хоррор и фэнтези (неважно, в форме комиксов или в какой-то другой) часто считают эскапистской литературой. Иногда они таковой и оказываются – простой, парадоксально скучной литературой, предлагающей быстрый катарсис, пластмассовую мечту, легкий уход. Но это не значит, что так должно быть всегда. Если повезет, фантастика даст вам карту дорог – путеводитель по землям воображения: ведь истинное назначение художественной литературы в том и состоит, чтобы показывать нам мир, который мы и так знаем, – да только под другим, непривычным углом.

Слишком многие мифы до сих пор остаются неисследованными. Мы хватаемся за них, не выяснив предварительно, ни какие силы они представляют, ни что на самом деле значат. Городские легенды и «Уикли Уорлд Ньюс» снабжают нас повседневными мифами в самом простом смысле слова, показывая мир, в котором события подчиняются логике историй: не как они действительно происходят, но как должны происходить.

Пересказывать мифы действительно очень важно. Сам акт изучения их очень важен. Задача не в том, чтобы взять дохлый миф, вскрыть и показать всем («Итак, дети, кто мне скажет, что мы узнали из истории о смерти Бальдра?»), и, уж конечно, не в том, чтобы увидел свет еще один нью-эйджевский том на тему «помоги-себе-сам» («В тебе живут боги! Да-да, прямо в тебе! Скорей, освободи свой внутренний миф!»). Вместо этого мы должны понять, что даже утраченные и забытые мифы суть не что иное как компост, на котором произрастают истории.