Николай Зенькович - Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы

Нащупав привычную колею, телега покатилась дальше. Ездовые говорили то, о чем приятно было слушать. Приехавший из Ленинграда Гидаспов, видимо, тоже не захотел портить настроение коллегам. Работу в трудовых коллективах решено не сворачивать, сказал Борис Вениаминович. Такая же позиция и у хозяйственных руководителей. В Ленинграде только один партком пытаются вытеснить с предприятия. Хотя это неправильно, произнес Гидаспов, и здесь свое веское слово должен сказать Комитет конституционного надзора.

В последние свои приезды в Москву Борис Вениаминович уже не подходил ко мне в перерывах и не спрашивал, как дела. Обиделся. В начале июня я с огромным трудом вытащил его на пресс-конференцию по поводу возвращения Ленинграду его исторического названия Санкт-Петербург. Собственно, позиция Бориса Вениаминовича была ясна и до встречи с журналистами. Он выступал против. Ничего нового к своей прежней позиции, естественно, добавить не мог. И тогда я на свой страх и риск пригласил ученого Нерознака, ведущего специалиста по переименованию городов и сел, возглавлявшего комиссию по этому вопросу в Советском фонде культуры, который тогда возглавляли Раиса Максимовна Горбачева и академик Д. Лихачев.

Мало того, что Нерознак сразу же попросил уточнить понятия, иначе, как он предупредил во вступительном слове, толку от разговора не будет. Под уточнением понятия он подразумевал не переименование Ленинграда, а возвращение городу его исторического имени. Это придавало теме встречи совершенно иной оттенок. И Гидаспов почувствовал разницу. Но держался молодцом. У секретаря ЦК и лидера ленинградских коммунистов не дрогнула бровь даже тогда, когда в зале, где проходила пресс-конференция, разразился скандал. Кто-то из журналистов спросил у Нерознака, верно ли говорят о нем, что он вышел из партии. Нерознак подтвердил: да, недавно вышел. Для меня эта новость тоже была неожиданной.

Эта сцена, конечно же, не осталась без последствий. Нашлись доброхоты, доложили наверх: секретаря ЦК Гидаспова поставили в глупейшее положение. А может, он сам пожаловался, точно не могу сказать, как было. Во всяком случае, после окончания пресс-конференции он высказал мне все, что думал по этому поводу. Секретарь ЦК против переименования, а его оппонент, оставивший партию в трудный для нее момент, за возвращение исторического имени Санкт-Петербург. И вот секретарь ЦК должен оппонировать какому-то ученому, да еще беспартийному, да еще при включенных телекамерах и диктофонах.

Ко мне подходили знакомые корреспонденты, сочувствовали: да, теперь беды не оберешься. Печать широко расписала этот случай, невиданный дотоле. Показали сюжет и в программе «Время». Не знаю, как другим, а мне такой плюрализм понравился. Хоть какое-то оживление в работе пресс-центра, а то совсем скукота одолела. Журналисты перестали ходить. Маленький скандальчик подстегнет интерес.

Но мои начальники думали иначе. Раньше пресс-центр работал под руководством Дегтярева — заведующего идеологическим отделом. Но вскоре произошло переподчинение. Пресс-службу возглавил лично член Политбюро и секретарь ЦК Лучинский, замкнув ее на себя и выведя из подчинения идеологического отдела.

Напрасно мои сотрудники ходили к Петру Кирилловичу с просьбой не выводить хотя бы руководителя пресс-службы из штатов идеологического отдела. Занимающиеся средствами массовой информации сектора без пресс-центра будут однорукими. Без этих секторов пресс-центр будет одноногим. Появятся дубляж, параллелизм в работе. Начнутся межведомственные трения. Но Петр Кириллович был непреклонен.

Пресс-центр был нужен ему, чтобы хоть чем-нибудь руководить, чтобы хоть какое-либо, пусть самое крошечное, подразделение аппарата непосредственно подчинялось ему. Лучинский курировал средства массовой информации, а работники, занимавшиеся ими, находились в штате идеологического отдела, которым занимался другой секретарь — Дзасохов. Странная получалась штука: секретарь ЦК, а без «своего» отдела. Отсюда и стремление Петра Кирилловича заполучить себе хоть какое-нибудь структурное подразделение.

Руководителей «своих» подразделений назначали сами секретари. Как правило, это были их люди. Я же в аппарате был ничейным, не входил ни в чьи команды, которые обожали тайны, многозначительность, интриги. На моих глазах разыгралась драма, когда человеку ни за что ни про что наплевали в душу. Один инструктор исполнял обязанности заведующего сектором. Казалось бы, его надо назначать на вакантную должность, тем более он успел проявить себя за довольно продолжительный срок с положительной стороны.

Еще утром он расписал бумаги для исполнения коллеге, с которым раньше сидел в одном кабинете, а через полчаса тот вошел к нему и, неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал, что ему велели переселяться сюда — только что показали вышедшее решение об утверждении заведующим этим сектором. Кадровые вопросы, начиная с момента подготовки проекта постановления, обычно ходили по цековским кабинетам три-четыре недели. Получается, все это время начальники моего коллеги знали, что бумаги наверх пошли на другого человека? Знали. И молчали. И пожимали руку и. о., здороваясь с ним по утрам. Если бы это был единственный случай!

Бывало и так: заведующий подбирает на пост завсектором подходящего с его точки зрения кандидата, скажем, из числа рядовых работников. С ним беседует, оформляет на него документы, посылает их на рассмотрение Секретариата. Оттуда бумаги возвращаются: не прошел кандидат. Бедняга мучается, переживает, не может взять в толк, в чем дело. А все очень просто: у секретаря есть свой человек, которого он хочет посадить на это место. Делалось все грубо, неделикатно, неуважительно к людям. В застойные годы и то, кажется, кадровая политика велась гибче и тоньше. В случае с и. о., о котором говорилось выше, прежде чем назначать его подчиненного начальником, самому и. о. предложили бы несколько неплохих мест на выбор. Нельзя унижать человеческое достоинство!

Но партийный аппарат — не место для подобных сентенций. Впрочем, тема аппарата ЦК КПСС — отдельная история. Я непременно вернусь к ней, у меня накопилось много любопытных наблюдений. Просто я сейчас нечаянно затронул эту тему, не удержался — слишком свежи впечатления.

Позднее я, кажется, начал понимать, почему по-разному вели себя секретари ЦК на пресс-конференциях и на заседаниях Секретариата. На встречах перед журналистами, перед телекамерами, были раскованными, смелыми и независимыми в суждениях. Тот же Прокофьев не побоялся сказать корреспондентам, что ситуация в нашей стране напоминает ему ту, которая сложилась в начале семидесятых годов в Чили, а положение Горбачева — это положение Альенде. Почему же Юрий Анатольевич был столь скучно-правилен на заседаниях Секретариата? И не только он.