Елена Денисова-Радзинская - Мы все из одной глины. Как преодолеть трудности, если ты необычный

Я нажала на них и прочитала все про своего уже взрослого ребенка. Сказать, что у меня был шок – ничего не сказать. Сколько раз я пыталась показать его тому иди иному специалисту, и мне все говорили, что все нормально. Слово «аутизм» имело много степеней. «Моя» степень была не такая видимая, она называлась «болезнь Аспергера». Поэтому ее было трудно заметить с первого раза. В полной прострации я поехала к Лане, легла на пол. Она предложила помолиться. Я сказала ей: «Молись, я уже ни во что не верю». У меня не было даже слез, я не знала, что делать, я не могла молиться. В моей голове в то время было только два неправильных вопроса: зачем? и за что?

Лана спросила: «Ты вообще не веришь?» Я ответила: «Если ты веришь, я могу присоединить к этому свою каплю». Она смиренно согласилась: «Хорошо», – и стала молиться, чтобы Тимофей согласился на операцию. В это время Тимофей сидел дома и вообще отказывался с кем-либо общаться. Пошел почти месяц со дня его перелома, и никто не мог до него дотронуться. Когда я позвонила в клинику друзьям и попыталась кого-то пригласить оттуда, предупреждая, что он боится докторов, а меня спросили: «Он идиот, что ли?» – я, отчаявшись, оставила все попытки объяснять дальше.

И вот Лана стала молиться. В это время мне позвонила мама и сказала:

– Лена, он хочет идти к своим друзьям в метро, я закрою дверь и не пущу его.

Нужно добавить, что была зима, огромные сугробы, и пешком идти до метро быстрым шагом нужно было минут 15–20, а у него нога волочилась.

И тут я ответила ей:

– Открой дверь, пусть идет.

Она возмутилась:

– Как? Ты что, не мать, что ли?

Я твердо ответила:

– Открой дверь и выпусти его, иначе я приеду и открою сама, пусть делает, что хочет.

Я интуитивно от безысходности, достигнув своего дна, признав свое бессилие, решила отдать его в руки Божьи, потому что другого входа уже не было. Мама еще поругалась на меня, но я стояла железобетонно, и она открыла дверь. Через час мне пришла смска от сына: «Я все разобрал, у меня было десять страхов, мы их разобрали, все хорошо». Я, лежа в бессилии у Ланы на ковре, думала: «Очередное безумие» – и опять огорчилась.

Моя вера действительно была с каплю, а зря, иначе я бы порадовалась раньше, потому что, когда я пришла домой, я узнала, что он шел сорок минут к метро, волоча ногу по сугробам и слякоти, несколько раз упал, но у него было огромное желание, непонятное, как он сказал, самому, посетить друзей. Когда он зашел в здание метро, у него сильно упало давление, он побелел и упал на руки своих друзей. Они почти внесли его в медицинский кабинет. В этот день там третий день проходила практику женщина-врач с психологическим образованием. Она спросила его: «Почему и чего ты боишься?» Дала ему ручку и бумагу и сама нарисовала, как и что сейчас с его ногой, как будет, если ее не лечить, и как будет, если сделать все как нужно. Она вытянула из него и разобрала спокойно его страхи. Их было десять. Когда я потом спрашивала его, почему он послушал ее, а не нас, он ответил: «Вы только пугали меня еще больше, а она НАРИСОВАЛА, успокоила и спокойно все рассказала. И МНЕ СТАЛО ВСЕ ПОНЯТНО».

У меня не было слов после этого… Это было такое обличение, но тогда я не умела по-другому. Сын согласился что-то делать, и вот тогда подключилась Лана. Она и ее муж Вэй возили его в китайский центр делать снимок, чтобы китайские врачи дали рекомендацию (сыну казалось, что китайские врачи знают что-то такое, чего наши не знают, и он им доверял, что было нам на руку). Китайские врачи посоветовали срочно вставлять штифт, и я повезла сына в ЦИТО, с трудом объясняя про его страхи и уговаривая отнестись как можно более щадяще. Тут я услышал еще один вопрос: «Он что, психованный, что ли? Тогда вам в психушку нужно, а не к нам!»

Я, ужасно стыдясь, пыталась выкрутиться и как– то объяснить, боясь, что если я скажу про аутизм, то его вообще не примут в клинику.

Я говорила: «Нет! У нас все нормально, просто он с детства ничем не болел и поэтому вообще не любит докторов!» А мне отвечали: «Ну у него перелом шейки бедра – это не болезнь, это травма! Он что, сам этого не понимает?»

Я, опять стыдясь и пытаясь как-то выкрутиться, объясняла какую-то чушь…

В результате нас все-таки положили в клинику и стали готовить к операции. Лана и Вэй помогали в этом, так как я была никакая. Вэй даже помогал в каких-то гигиенических подготовительных к операции процедурах. Через некоторое время доктор (как мне сказали – байкер) пришел и сказал: «Мы будем делать ему эндопротез».

Я обомлела. Мало того что эндопротез в десять раз дороже, но как я скажу об этом сыну, еле-еле согласившемуся на штифт? Не помню как, но худо-бедно мы ему это объяснили и уже почти уговорили. В это время я пошла забирать снимки из рентген-кабинета, и рентгенолог спросила меня:

– Я не поняла, вы что, собираетесь ставить ему эндопротез?

—Да…

– Но ему ведь мало лет. Зачем?

– Но мне сказали, что даже английской королеве делали эндопротез.

– Ну да, – ответила рентгенолог, – английской королеве 150 лет, а он ведь еще молодой, и почему вам делают эндопротез не в отделении эндопротезирования? Понимаете, если сейчас ему сделать эндопротез, то через несколько лет его придется менять. А это очень сложная операция. Есть ли в ней необходимость? Идите, проконсультируйтесь к эндопротезистам.

Я пошла консультироваться. И там мне жестко сказали: «Нет, вы что? Нужен штифт». Я пришла к доктору-байкеру и попросила его сделать нам штифт, а он ответил: «Уходите отсюда, раз вы знаете больше, чем я. Уходите и все, я с вами не желаю иметь дело».

Я стояла, онемев… Я вообще таких слов о себе в жизни ни от кого не слышала.

И если бы мой сын был беспроблемным, я бы наверное была в этой ситуации более жесткой и храброй, но я себя чувствовала абсолютно беззащитной заложницей ситуации. А доктор-байкер зашел в палату и сказал Тимофею: «Собирайся и уходи!»

Я умоляла и просила его снова и снова оставить нас и сделать операцию со штифтом, но он был настолько обозлен нашим отказом от эндопротеза, что даже не скрывал этой злости.

Да благословит вас Господь, дорогой доктор. Вы сделали самое лучшее, что могли, иначе не было бы ничего того, что было дальше. Я набралась сил и пошла защищать сына к главврачу, и тот уже пошел говорить о нашем возвращении. Но тут я увидела на пороге палаты шатающегося Тимофея с вещами в пакете. Я хотела уговорить его остаться. Но Тимофей сказал: «Нет, я больше здесь не останусь! Он сказал мне, чтоб я уходил!»

Выгнанные, мы сидели вдвоем на лестнице, я не знала, что делать и куда идти. Сын сказал, что больше туда не вернется, и вариантов больше не было. В это время мне позвонила подруга и сказала: «Проконсультируйся в институте Бурденко, может быть, они что-то смогут». Я позвонила Лане, она отвезла сына домой, а я поехала в Бурденко. Там посмотрели снимок и сказали: