Лев Вершинин - Грозная Русь против «смердяковщины»

В сущности, Иван, утверждая позже, что именно тогда, в 15 лет, « сам начал строити свое государство », выдает свое понимание за реальность. Он (этого не отрицает никто, ни летописи, ни исследователи) делами по-прежнему не интересовался, наверстывая упущенное в «травлях, ловах и забавах». У руля, потеснив «партию митрополита», плотно встали Глинские. Как раз они и были инициаторами (именем князя) первых – «странных», «самостоятельных» и «необъяснимых» – казней, которые либеральные историки начиная с Карамзина приписывают Ивану. Однако, как показало ближайшее время, Глинские быстро зарвались. « И яко прежде сего, тако и по сих, многа бяше междоусобной крамолы и ненасытного мздоимства даже до самого возраста великого князя», который им полностью доверял. В итоге родственники царя стали в глазах всей Москвы ответственными за все никак не прекращающиеся беды и несправедливости, чем, безусловно, не могла не пользоваться ослабленная, но никуда не девшаяся «партия митрополита».

Вытесненный на периферию Макарий пошел другим путем. Сознавая, что переть буром против Глинских опасно и едва ли перспективно, он предложил юному и амбициозному князю венчаться на царство по византийскому образцу. То есть повысить статус от владыки земного до «василевса», отражения Господня на земле. Официальная версия, правда, гласит, что желание венчаться на царство «по примеру прародителей» высказал митрополиту сам Иван 13 декабря 1546 года, но это, по-моему, чепуха. Не говоря уж о том, что никакого «примера прародителей» (если не считать Константина Мономаха, что бред) не было, эта идея, по факту революционная, напрочь ломающая традицию, просто не могла родиться в мозгу неопытного мальчишки, и сам сломать сопротивление аристократии, понимавшей что к чему, мальчишка не смог бы. Очень многие (есть основания полагать) были против, но Макарий передавил. Заодно и обыграв Глинских, по «литовским» понятиям которых предложение было чистой «византийщиной».

Так что торжественный обряд, прошедший уже 17 января (всего месяц спустя после якобы появления идеи!), был, помимо всех отдаленных последствий, явным и очевидным укреплением влияния митрополита. Как и подготовленная параллельно женитьба царя на «захудалой» Анастасии Захарьиной-Юрьевой. Тоже государственное мероприятие. И тоже непростое. Кроме того что женатому человеку, по правилам и взглядам тех времен, просто стыдно было «забавляться и озоровать» – опять удар по Глинским! – так еще и без консультаций с аристократией. По собственному выбору (симпатия, а потом и любовь там были!), из московских, к родне по маме отношения не имевших. Плюс неизбежное появление во дворце новых людей, пришедших с ночной кукушкой, которая всех перекукует.

Короче говоря, для ликвидации Глинских были созданы все условия.

Препятствовала только вера в них молодого царя, и переломить эту веру было нелегко. Поневоле возникает мысль, что великие пожары, начавшиеся в Москве в апреле 1547 года и в июне уничтожившие весь город, а по последствиям своим сравнимые с государственным переворотом, возникли не сами по себе. Тем паче что версия о «колдовстве» Глинских, в первую очередь бабушки Анны, возникла как-то очень вовремя и быстро. Да еще и с жуткими подробностями (« з своими детми и с людми волховала: вымала сердца человеческие да клала в воду да тою водою ездячи по Москве да кропила, да сорокою летала да зажигала »), которые с бухты-барахты не придумаешь. Недаром же Иван позже обвинял в подстрекательстве неких не названных поименно бояр, и современные исследователи факт подстрекательства подтверждают.

Но правда и то, что Москва готова была поверить: Глинские своими художествами достали уже всех. Так что, не будь пожара, было бы что-то еще. А уж само по себе загорелось или поджигал кто, того уже не выяснить. Главное, что Город встал на дыбы. Впервые за полтора столетия собралось непривычное Москве вече. 26 июня вооруженная толпа ворвалась в Кремль, убила Юрия Глинского, разнесла в прах терема его людей, перебила множество слуг, пытавшихся сперва защищаться, а затем прятаться. А 29 июня « поидоша многые люди черные » в Воробьево, где находился царь. Причем не просто так, и не с топорами-вилами, а в полном боевом снаряжении, требовать выдачи Михайлы и бабушки Анны. Причем, как свидетельствует летопись, царь « удивися и ужасеся », но « не учини им в том опалы » – то есть, не имея никаких сил, вынужден был клясться, что родственников не прячет. Этот день (« и от сего убо вниде страх в душу мою и трепет в кости моа ») он запомнил навсегда. И в этот же день, судя по всему, понял, что верить в политике нельзя даже своим, а с чужими вообще надо быть настороже, ожидая только зла и бия на упреждение при первом намеке на конфликт (« бояре научили были народ и нас убити, бутто мы тот их совет ведали »).

В том, что Великая Гарь изменила Ивана, согласны все. Мало того что Глинские были сметены с доски навсегда и формировать правительство, а значит, и отвечать за выбор и последствия теперь должен был он сам. В этом-то – и в подборе кадров, и в определении задачи, и в исправлении ошибок – как раз очень даже мог помочь Макарий, «государственный человек» высокого уровня. Но в те времена бедствия такого масштаба воспринимались как проявление гнева Господня, выраженного конкретно в отношении высшего руководства, представлявшего страну. Тем более что случилась беда после венчания, когда царь был уже не просто владыкой земным, а следовательно, и ответственность его была много больше, чем у всяких князей или королей. Искреннее признание его на Стоглавом Соборе – « И смирися дух мой » – тому явное и бесспорное подтверждение.

Грубо говоря, Иван вспомнил о долге перед Богом, государством и народом. Тем паче, что не умедлило и подтверждение: первый настоящий военный поход царя, несмотря на многие молитвы и щедрые вклады, провалившийся в связи с необычным потеплением, объясним только «смотрением Божьим». Утонули пушки, утонули люди, и молодой царь вернулся в Москву «с многими слезами» и пониманием, что исправлять следует прежде всего самого себя. Что и происходит. Причем традиционное объяснение: дескать, познакомился с Алешей Адашевым, порядочным парнем чуть старше себя, тот свел с Сильвестром, озабоченным вопросами морали, и с этого началось – не подходит. Новые друзья, как известно, появились чуть позже, уже где-то в конце 1548 года, а образ жизни молодой царь неузнаваемо и беспощадно изменил – это тоже не секрет – сразу после пожаров.

Из дворца исчезли скоморохи. Прекратились «срамы» и «озорство». Участники веселых «потех» исчезли из царского окружения. По свидетельству летописца, « потехи же царьскые, ловы и иные учрежения, еже подобает обычаем царским, все оставиша » – отныне царь посвящал все время только молитвам и активному участию в обсуждении государственных дел, чем раньше пренебрегал. А если очень уже застаивался и хотел проветриться (молодой же очень был), уезжал с женой на богомолье или дачу, а то и развлекался совсем иными, чем раньше, занятиями: например, весной 1548 года уехал за город пахать с крестьянами и сеять гречиху, по вечерам участвуя в деревенских играх, – как сообщает летопись, « то ходяше на ходули, то на смех обряжаясь в саван аки страх ».