Зак Ибрагим - Сын террориста. История одного выбора

— Обмен заключенными — это единственная надежда, — твердит он. — Ты должна это сделать, и ты не должна ошибиться , как ты не раз ошибалась до этого.

Мать молчит.

— Саид, — наконец говорит она. — Я больше тебе не жена. И, уж конечно, не секретарша.

Следующие несколько минут я сижу за кухонным столом и, словно громом пораженный, слушаю, как мать говорит отцу, что он разрушил нашу жизнь, что ей кажется, он сошел с ума, и что она больше никогда не хочет слышать его голос. Она не говорит ему о своих подозрениях — что он и в самом деле виновен во всем, за что его осудили. Может, она не хочет говорить при мне, а может, она и сама не до конца определилась. Так или иначе, мой отец вскипает и произносит фразу, которая снимает какие бы то ни было сомнения: “Я сделал то, что должен был, и ты это прекрасно знаешь”.

Мать не говорит мне прямо, что мой отец убийца , но я, видимо, и сам об этом подспудно догадываюсь, потому что с каждым днем я сержусь на отца все больше. После гибели раввина Кахане я еще мог успокаивать себя тем, что отца все же не признали виновным и что даже в самом худшем случае он вернется к нам свободным человеком в 2012 году. Но если он участвовал в подготовке взрыва в ВТЦ, то он не только совершил гнусное преступление, он еще и сделал так, что мы больше никогда не будем семьей. Пожизненное плюс 15 лет без права на досрочное освобождение . Мой отец никогда больше не сыграет со мной в футбол. И он сам выбрал такую судьбу. Он предпочел терроризм отцовству и ненависть — любви.

И я уже не говорю о том, что нас сейчас ненавидят больше, чем когда-либо: взрыв в ВТЦ испортил мнение американцев обо всех мусульманах. Когда мама за рулем и другие водители замечают ее хиджаб и никаб, то показывают ей средний палец или даже делают резкий маневр в нашу сторону, пытаясь вытеснить нас с дороги. Когда мы приходим в магазин, другие покупатели шарахаются от нее. Люди кричат моей матери, частенько на плохом английском, чтобы она убиралась в свою страну . И мне каждый раз стыдно — не потому, что я мусульманин, а потому, что я никогда не могу набраться смелости, чтобы крикнуть в ответ: “Она родилась в Питтсбурге, идиот!”

Я обычный подросток, и даже до взрыва в ВТЦ моя самооценка оставляла желать лучшего. Меня без конца задирают в школе, мой желудок болит постоянно, и по ночам я бьюсь головой о стену в спальне по тем же причинам, по которым мои сверстницы режут себе вены, и думаю о том, как всем просто и спокойно будет, когда я умру. А теперь я осознал еще одну ужасную вещь: отец предпочел мне терроризм.

Вскоре после звонка отца мою мать одолевает страшный кашель. У нее хрипы в легких, начинается бронхит. Она так долго болеет и так плохо себя чувствует, что однажды ночью я слышу, как она молит Аллаха о помощи. Две недели спустя кажется, что тучи начинают рассеиваться: звонит супруга нашего имама и сообщает, что них есть в Нью-Йорке друг семьи, который ищет жену. Из-за всего того, что сейчас начнется, я изменю имя этого мужчины и назову его Ахмед Суфьян.

Ахмед родился в Египте, как и мой отец. Он работает в магазине электроники и занимается боксом. Он худой и жилистый, на его руках играют мускулы. Как и у моей матери, у Ахмеда трое детей. И у него за плечами также опыт несчастливого брака: если верить его рассказу, его бывшая жена до встречи с ним была проституткой и он был вынужден развестись с ней, когда застиг ее дома у ее бывшего сутенера с трубкой крэка в руке и с их младшим ребенком на коленях. Две недели Ахмед и моя мать знакомятся, общаясь по телефону. Он говорит ей, что считает моего отца героическим слугой Аллаха и что он всегда надеялся познакомиться с нашей семьей и помочь чем сможет. Моя мать приглашает его в Мемфис, чтобы они могли поговорить лично.

В тот вечер, когда приезжает Ахмед, моя мать запекает курицу, готовит рис и салат на ужин. Я так изголодался по отцу, что готов полюбить этого мужчину еще до того, как он сел за стол. Он кажется хорошим мусульманином — предлагает нам помолиться перед едой, — а поскольку он боксер, я уже воображаю, как поздними вечерами он будет учить меня, как давать сдачи в школе. Мои мечты раньше не так уж часто сбывались. Но все мы заслуживаем светлую полосу в нашей жизни, а моя мать больше, чем кто бы то ни было. Мои глаза наполняются слезами, когда этот человек, который познакомился с моей матерью всего три часа назад, окидывает взглядом нас всех, сидящих за столом, и произносит слова, которые на самом деле звучат довольное зловеще: “Не волнуйтесь, дети. Теперь у вас есть отец”.

К концу лета мы переезжаем в Нью-Джерси и знакомимся с детьми Ахмеда. Наша мать и Ахмед становятся мужем и женой, и вся наша мусульманская Семейка Брэди живет в одном номере мотеля в Ньюарке, пока Ахмед не найдет достаточно денег, чтобы снять квартиру. Я пытаюсь поладить с его детьми, но это непросто. В конце концов мы с его старшим сыном деремся, потому что не можем договориться, что смотреть по телевизору. Ахмед принимает сторону сына. Меня наказывали и раньше — отец мог иногда слегка шлепнуть меня резиновым тапком, но меня никогда не порол человек, который получает от этого удовольствие. И меня никогда не били пряжкой от ремня.

Ахмед — какая-то жалкая пародия на мусульманина. Да, он не пьет вина и не ест свинины, но он и не соблюдает пост, и не молится, и вообще не вспоминает про ислам, разве только в тех случаях, когда ему нужно на кого-то произвести впечатление, над кем-то властвовать или кого-то ненавидеть. Он просто мелочный мстительный параноик. Он слепо доверяет своим собственным детям (особенно сыну, который постоянно ему врет), но при этом он все время пытается подловить нас на каком-нибудь плохом поступке.

Мы находим жилье в Элизабет, Нью-Джерси, — у нас маленькая квартирка под самой крышей, весьма скупо обставленная. Ахмед ведет себя все более и более нелепо. Он притворяется, что идет на работу, но вместо этого часами торчит снаружи, глядя на наши окна. Он каждое утро заставляет меня идти пешком несколько миль до школы и тайком следует за мной на машине. У нас не хватает денег на еду, но он водит своих детей в пиццерию, а нам троим даже ничего не приносит. Мы до такой степени недоедаем, что однажды в выходные мы с братом оказываемся в больнице. Доктор в ярости и собирается позвонить в Службу защиты детей, но моя мать — сама едва живая от истощения — умоляет его повесить трубку. Это происшествие не тревожит Ахмеда. Он считает, что я безобразный, потому что я пухлый. Целых две недели он дразнит меня коровой по-арабски.

Ахмед наказывает меня и брата за любую провинность, настоящую или выдуманную. В ход идут кулаки, ремень, плечики для одежды. Поскольку он боксер и тренируется в спортзале как одержимый, его “наказания” превращаются в полноценные избиения: я уверен, что он просто отрабатывает на нас разные комбинации ударов. Однако любимый прием Ахмеда — один довольно странный обманный маневр: сначала он бросается на меня с перекошенным злобой лицом. А когда я от страха закрываю лицо руками, он подпрыгивает и со всей силы обрушивается ногами на мои беззащитные стопы.