Сергей Плохий - Последняя империя. Падение Советского Союза

Поступок Палажченко был затеей верного слуги, надеющегося помочь хозяину и одновременно сохранить место. Несмотря на драматизм своего положения, ломился переводчик в открытую дверь. Два дня назад, 13 декабря, Буш поставил Ельцина в известность о том, что его беспокоит будущее Горбачева. Когда Борис Николаевич позвонил в Белый дом сообщить о ратификации Беловежского соглашения российским, украинским и белорусским парламентами, президент Соединенных Штатов спросил:

– Чем, по-вашему, займется Горбачев?

Ельцин признался, что не намерен предлагать Горбачеву пост в руководстве СНГ:

– У нас не будет поста президента Содружества. Мы все будем равными.

В конце беседы Буш вернулся к судьбе последнего советского вождя.

– У вас перемены, и я надеюсь, что все происходит ненасильственным путем, – прозрачно намекнул он президенту России.

Тот пообещал Бушу не допустить унижения Горбачева:

– Я гарантирую, лично вам обещаю, господин президент, что все произойдет по-хорошему, в рамках приличий. Мы окажем Горбачеву и Шеварднадзе всяческое уважение. Все будет спокойно, постепенно и без радикальных мер.

Буша ответ удовлетворил:

– Замечательно. Рад это слышать 30.

Вскоре после этого разговора хозяин Белого дома из вежливости позвонил и Горбачеву. Тот выругал Ельцина и глав других бывших республик за то, что они, учредив СНГ, выбили опору у него из-под ног. Такую тактику Михаил Сергеевич называл любительщиной. “Горбачев не сдерживал гнева, – позднее вспоминал Буш. – Он… пересказывал все события, начиная с 25 ноября”.

Как ни злило Горбачева поведение российского руководства, казавшееся ему предательством, президент СССР не отбрасывал возможность сотрудничества с новым государственным объединением. “Какой я вижу свою роль в будущем? – задал он Бушу риторический вопрос. – Если Содружество станет аморфной организацией, без какого-либо механизма внешних сношений, военного и экономического взаимодействия, то я не вижу для себя никакой роли”. Подтекст был ясен: Михаил Сергеевич готов был снизойти до СНГ, но тому потребовалось бы образовать межгосударственные органы, чтобы координировать свою деятельность – а заодно и подыскать ему руководящую должность 31.

Положив трубку, Буш повернулся к Скоукрофту:

– Ну что, теперь точно конец?

– Да, у Горбачева вид довольно жалкий.

В журнале телефонных переговоров Белого дома стенограмма впервые не получила пометку “Беседа с президентом Советского Союза” 32.

Вечером 15 декабря, вскоре после того как переводчик Горбачева надиктовал секретную депешу изумленным Бешлоссу и Тэлботу, в Шереметьево приземлился самолет из США, на борту которого находились Бейкер и Росс – два из трех адресатов письма Палажченко. Тэлбот поспешил доставить письмо в гостиницу “Олимпик Пента” и передать его Россу в собственные руки. Тэлбот объяснил, что получил сообщение от одного из приближенных Горбачева, но имени не назвал. Впрочем, советник госсекретаря и сам угадал его. Правда, у него тут же возникло другое предположение – Александр Яковлев. Когда Росс отнес бумагу своему боссу – Бейкер остановился в той же гостинице (ее построили для Олимпиады 1980 года, которую Соединенные Штаты бойкотировали), – тот оценил обстановку следующим образом: “Ну что ж, это дело оставлять нельзя… Придется обговорить его и с Ельциным, и с Горбачевым. Однако впутываться в это мы не можем” 33.

С момента посещения Москвы Бейкером прошло три месяца. В начале сентября советская столица порадовала его теплой погодой и эйфорией, которой сопровождался крах августовского путча. Теперь в Москве стояли пасмурные, холодные дни, и политическая атмосфера была унылой – по меньшей мере в свите Горбачева. Московский график Бейкера соответствовал изменившемуся соотношению сил. Первым он собирался проведать не советского министра иностранных дел Шеварднадзе, своего старого друга, – а Козырева, российского коллегу Эдуарда Амвросиевича. Они познакомились с Бейкером в Брюсселе, когда Козырев спешно отправился на Запад, чтобы призвать его лидеров поддержать Ельцина. С конца августа политический вес Козырева многократно вырос, и в ноябре 1991 года министр иностранных дел СССР Борис Панкин на его фоне выглядел уже бледно. Возвращение Шеварднадзе в здание министерства на Смоленской-Сенной площади уже не могло переломить эту тенденцию.

Козырев не испытывал особой радости по поводу визита Бейкера. Дел у него было невпроворот, и он не понимал, каким образом государственный секретарь США поможет российскому правительству наладить отношения с соседями по распущенному Союзу. “Декабрь был страшный месяц по объему работы с бывшими республиками, – рассказывал Козырев в интервью. – И тут еще приперся Бейкер. В этот момент он был совершенно ни к чему, потому что мы в своих делах разбирались”. Американец вошел в кабинет министра в бывшем здании ЦК КПСС в окружении своих подчиненных и засыпал Козырева вопросами о том, как предполагает функционировать СНГ, начиная с контроля над ядерными арсеналами и вообще военной машиной и заканчивая выработкой совместного внешнеполитического курса и тем, насколько СНГ желает признания мировыми державами в качестве равноправного игрока. Андрей Владимирович отделался привычным для российского руководства ответом – Беловежский договор, мол, позволил остановить хаотический распад Советского Союза. Подробностями высокого гостя он не побаловал.

Козырев стремился к сепаратному признанию США членов Содружества. Бейкер же делать такой подарок Ельцину не торопился. Признание казалось ему главным пряником, который Америка могла предложить России и другим в обмен на исполнение требований касательно безопасности, демократии и рыночных реформ. От внимания госсекретаря не ускользнуло, что его партнер отзывался о Советском Союзе как о не существующем уже государстве. Бейкера подобный радикализм не устраивал – он не сбросил еще СССР со счетов. Внешнеполитическое ведомство США испытывало к Союзу определенную привязанность. Помощники Бейкера вскоре сами начали задавать Козыреву вопросы – и его ответы их также мало удовлетворили. Позднее министр признался, что в те дни в российском руководстве царила сумятица: “Конечно, у нас порядка никакого не было. Все с колес делалось. Ни правительства нормального, ничего” 34.

Тем же вечером госсекретарь США высказал Шеварднадзе все, что думал о Козыреве. Они поужинали вместе, частным образом, дома у скульптора Зураба Церетели, земляка и друга министра иностранных дел СССР: “В комнате, стены которой пестрели пятнами абстрактных полотен, мы сели за белый пластиковый стол. Вокруг стояла разноцветная мебель, скорее садовая”. В 90-х годах Церетели станет одним из наиболее популярных и в то же время одиозных скульпторов в России. (Его памятники правителям воздвигнут в Москве, Петербурге и других городах, причем эти монструозные формы многих возмутят из-за нарушения архитектурных ансамблей. Отливал скульптор в бронзе самых разных персонажей, от императоров – Петра Великого и Николая II – до Иосифа Сталина и Владимира Путина.) Ужиная в причудливо отделанном и обставленном доме Церетели, американец наконец-то нашел благодарного слушателя – у Шеварнадзе оказались сходные взгляды на СНГ: хотя появление Содружества казалось единственным выходом из тупика, тем не менее, по словам Бейкера, “стороны, образовавшие это новое Содружество, не вполне понимали, что делают”. Так же приятно было старым друзьям сойтись во мнении о том, что признание СНГ Соединенным Штатам необходимо поставить в зависимость от того, какая именно судьба ждет Вооруженные Силы бывшего Союза 35.