Андрей Шарый - Дунай: река империй

Спиритуальный центр Белградской крепости – античного вида пятнадцатиметровая колонна с памятником Победителю на абаке. Этого голого мужчину с тяжелым мечом в одной руке и легкокрылым сапсаном на другой изваял Иван Мештрович, не сербский, а хорватский скульптор, разделявший унионистские идеи и состоявший в Южнославянском комитете. Бронзовая фигура Виктора, подернутая патиной, развернута лицом к былой Австро-Венгрии, хотя установлена в честь совокупных сербских успехов в войнах 1912–1918 годов, то есть, очевидно, и в битвах с османами и болгарами тоже  [72]. К Стамбулу Победитель принципиально стоит задом. Концепция монумента Мештровича заключается в “победе над рабством и феодализмом”. Обнаженный воин – “символ нового возрождения”, а хищная птица на его раскрытой ладони – бдительный часовой, следящий за тем, чтобы “не пробудились мрачные и тиранические силы истории”. Городские острословы, снижая пафос экскурсоводов, утверждают, что этот Victor победил все на свете, в том числе и собственный стыд.

Победитель. Скульптор Иван Мештрович.

Речные воды намыли под холмом почти точно треугольной формы остров, который любые захватчики, очевидно, использовали как плацдарм для осады любых засевших за белокаменными стенами защитников города. Поэтому остров – приятно необитаемый, с песчаными пляжами и лесными зарослями – называется Большим Военным. Есть рядом и Малый Военный остров, теперь действительно очень малый, поскольку его в значительной степени срыли во время строительства на придунайско-присавских болотах Нового Белграда. Это монументальный социалистический район на 220 тысяч душ, возведенный на месте нацистского пересылочного лагеря “сознательно, планированно и с любовью руками и волей трудящихся и молодежи в борьбе за счастье и благосостояние народа”, как указано в тексте, высеченном на камне-памятнике в парке “Ушче” (“устье”).

Затеянный партией в 1948 году Новый Белград – главная комсомольская стройка Югославии: 72 жилых блока-квартала из стекла и бетона, широкие прямые проспекты, циклопические репрезентативные здания для государственных учреждений. Серый город междуречья многократно побуждал писателей-поэтов к творчеству – кого вдохновлял на восторги, кого на депрессивную публицистику, а кого и на стихотворные проклятия. Рокеры высказались бескомпромиссно: “Здесь слишком много асфальта, / И мне не дойти до реки”. А маститый писатель Михайло Пантич все-таки отыскал Дунай, и это пробудило в нем меланхолию: “С балкона, развалившись в кресле, я видел реку, ветер гнал по ней барашки волн, видел пролеты мостов и колонны машин на них. Цвет воды менялся в зависимости от цвета облаков. Когда внизу по невидимому мне каналу улицы проезжал трамвай, в рассохшихся оконных рамах звякали стекла”.

Признаться, Белград не относится к числу любимых мною городов, кажется лишенным стиля и уюта, беспорядочным и пыльным. Это столица православного балканского мира, младшая сестра Москвы, какой Москва была в начале и середине 1990-х годов – неухоженная, бедная, с запахами дешевого бензина и продающегося на разлив парфюма, слишком большая для уменьшившейся страны и потому часто несоразмерная действительности. В беспрестанных муравьином движении и пчелином гуле, впрочем, скрыт особый белградский шарм: это город живой, бессонный и дружелюбный, правда, до такой степени, что дружелюбие, того и гляди, обернется опасностью. Если провести конкурс на звание дунайского Вавилона, то победителем таких соревнований точно станет Белград: здесь миллион голосов, лиц, языков, народов и культур, здесь перекресток судеб и влияний, здесь постоянное и не слишком осмысленное столпотворение.

На стене моего кабинета уже много лет красуется сатирический плакат, купленный в подземном переходе от отеля “Москва” к ресторану McDonald’s, это на центральной площади Теразие. На плакате – пестрая белградская толпа, ее повседневное бытование во множестве смешных и злых картинок, которые не надоедает рассматривать: двуглавый орел, уносящий от здания мэрии красную звезду, динозавр на поводке в городском парке, драка полицейских-“космонавтов” с футбольными фанатами, реклама урны для избирательных бюллетеней марки “Гудини”, Дед Мороз с ножом в груди. Смешение черного юмора с абсурдизмом характерно для творческого постюгославского мировосприятия, есть даже такой искусствоведческий термин “безумная балканская креативность”. А город с плаката называется Swingindunum: к имени древнеримской крепости добавлены буквы, превратившие Сингидун в царство вечного свинга.

Чего у Белграда не отнять, так это умения по-своему гармонично соотноситься с речным окружением. В мире мало городов в миллион жителей, стоящих, подобно Белграду, на слиянии столь серьезных, как Дунай и Сава, водотоков. Их обширную гладь не превратить во фрагмент городского пространства, сразу две такие реки Белград не способен вобрать в себя, да и одной, пожалуй, было бы много. Город поэтому вынужден к рекам пристраиваться, в буквальном смысле слова к ним примоститься. Вот это как раз удалось сделать: Белград ловко устроен на всех берегах Дуная и Савы, связанных в общей сложности семью мостами и тремя переправами. Дело, конечно, не в надежности транспортного сообщения – городу пришлось приспосабливаться к рекам, если уж невозможно приспособить реки под себя.

Как-то белградские друзья пригласили меня провести выходной день на своей типа даче. Их хижина на понтоне состояла из одной комнатки и крошечной кухни, была приторочена к речному берегу и встроена в длиннющую череду таких же маломерных хаусботов. Плавучий дом в черте города, выполненный в восхитительной, непостижимой для богатеев с Рублевского шоссе эстетике летнего аскетизма: пара цветочно-луковых грядок, скамейка в тени деревьев, никаких заборов, поодаль – общая с соседями площадка для барбекю. Дачный поселок на воде, конечно, расположен выше речного порта по течению. Бóльшую часть дня я с удовольствием провалялся на разогретой солнцем “палубе”, мечтая о том, как когда-нибудь это скромное великолепие опишу. И вот мечта сбывается.

В XX веке Белграду выпала нелегкая военная судьба. В годы Первой мировой столица Сербии четырежды переходила из рук в руки, причем в октябре 1915 года город сильно пострадал от обстрелов австро-венгерской и немецкой артиллерии из-за Савы и с Дуная. Белград покинули четыре пятых его жителей, чуть ли не восемьдесят тысяч человек. В 1941 году только за один апрельский день от налетов эскадрилий люфтваффе погибли семнадцать тысяч горожан, были разрушены целые кварталы. Через три года Белград бомбили уже американцы и англичане, пусть и не так жестоко и с меньшим числом жертв. В октябре 1944-го части Красной армии и югославские партизаны неделю вели в городе уличные бои против немецких оккупантов, опять не обошлось без потерь.