Питер Акройд - Лондон. Биография

Однако в конце 1940‑х годов, с началом иммиграции с островов Карибского моря, возродились старые опасения – перед безработицей среди белых, перед смешанными браками, перед общей перенаселенностью. Летом 1948 года на пароходе «Эмпайр уиндраш» прибыли 492 молодых ямайца. Их приезд ознаменовал начало процесса, изменившего демографический облик Лондона и повлиявшего на все стороны городской жизни. За вест-индцами последовали иммигранты из Индии, Пакистана и Восточной Африки, и в начале XXI века, согласно оценкам, в Лондоне проживает почти два миллиона представителей небелых этнических меньшинств. Несмотря на отдельные стычки на расовой почве и на беспокойство некоторых меньшинств по поводу поведения полиции, бросается в глаза тот факт, что эгалитаристские и демократические инстинкты лондонцев уже оттеснили опасения и предубеждения на обочину. Иммиграция настолько срослась с Лондоном, что даже те вызвавшие немало споров формы, какие она приняла во второй половине XX столетия, в конце концов стали устоявшейся частью его существования. Это было ясно уже после ноттингхилльских волнений 1958 года и в особенности после убийства Келсо Кокрейна – молодого столяра с острова Антигуа. Вернулся некий важный элемент лондонской жизни. Вот что сказал один молодой выходец из Вест-Индии авторам книги «Порыв ветра», исследовавшим в ней судьбы иммигрантов XX века с островов Карибского моря: «Раньше, когда что-нибудь такое вдруг появлялось в газетах, раз проедешь в автобусе – и мигом поймешь, какая кругом температура. Люди очень враждебно себя вели. Но теперь, после этих похорон, все стало по-другому. Это ясно чувствуется – какой-то поворот, какая-то перемена к лучшему. Люди стали дружелюбней. Они уже по-другому все воспринимают». Разумеется, за последние двадцать лет были и столкновения, и убийства, но нет сомнений в том, что самый существенный лондонский процесс в национальной сфере – слияние и ассимиляция. Процесс этот – глубинная часть городской истории.

По ходу дела претерпел изменения и сам город. Майкл и Тревор Филлипсы, авторы книги «Порыв ветра», рассматривают эти перемены под интересным углом зрения. Они пишут, что рабочие с Ямайки, Барбадоса и из других мест не просто «эмигрировали в Британию». По существу они эмигрировали в Лондон, поскольку «именно жизнь огромного города манила их, именно по ней они тосковали». В XX веке город успешно создал внутри себя условия современной промышленной и экономической жизни – поэтому для новых иммигрантов переезд в Лондон был единственным способом «влиться в широкий поток современности». Это замечание, важное само по себе, проливает, кроме того, свет на всю иммиграцию последнего тысячелетия. Людей притягивал сам город. Лондон звал их. Обосноваться в нем означало для них – на некоем смутном, интуитивном уровне – стать частью настоящего момента, движущегося в будущее. О важности времени внутри города уже было сказано, однако для первых иммигрантских поколений город означал само движение времени.

А их свежесть и оптимизм, в свою очередь, подпитывали город энергией. Например, в 1960‑е годы не раз отмечалось, что иммигранты способствуют «перепланированию и обновлению» улиц и домов, где они живут. Такие районы, как Брикстон и Ноттинг-хилл, «с XIX века находились в запущенном состоянии», однако новоприбывшие «ревальвировали громадные участки старого города». Слово «ревальвировали» подчеркивает экономические успехи новых жителей, но превращение чернокожего иммигранта в чернокожего лондонца – процесс многосоставный. Приезжим из Вест-Индии, «чтобы жить в городе и добиваться в нем процветания, пришлось пройти через ряд фундаментальных перемен»; подобно евреям и ирландцам до них, им нужно было приобрести новое городское «я», в котором сохранялось бы их наследие и которое вместе с тем позволило бы им гладко войти в громадный, сложный, но в целом дружественный организм Лондона. Городское окружение могло показаться обезличивающим, или враждебным, или страшным, но на деле оно было вполне подходящим для того, чтобы вест-индские и другие иммигранты сформировали для себя это новое «я».

Как пишут авторы книги «Порыв ветра», «инстинкт города состоял в том, чтобы… уравнивать возможности» и «улаживать противоречия между потребителями и производителями». Этот новый эгалитаризм способствует взаимной притирке различных рас, ибо «главная задача города – сводить людей друг с другом». С другой стороны, «характер города… начал влиять на облик нации», и многоликий Лондон своим существованием способствовал обновлению самой природы англичанина, самого понятия об «английскости». Ныне в Хэкни живут монтсерратцы, в Слау – выходцы с острова Ангилья, в Паддингтоне – доминиканцы, в Хаммерсмите – гренадцы. Если раньше в Сохо обитали швейцарцы, а в Холборне – киприоты, то теперь в Ноттинг-хилле – барбадосцы, а в Стокуэлле – ямайцы. В Саутолле группируются пенджабцы, в Тауэр-Хамлетс – бангладешцы, в Стоук-Ньюингтоне – турки, в Лейтоне – пакистанцы. Каждое сообщество воспроизвело свою независимость в широком окружении всего Лондона, так что в очередной раз город приобретает всемирные черты. Город, этот «глобус многих наций», действует как парадигма и как лидер грандиозного забега жизни.

К последним десятилетиям XIX века Лондон стал имперским городом. Главные площади, железнодорожные вокзалы, отели, громадные доки, новые большие улицы, перестроенные рынки – все это зримо воплощало в себе беспримерную, исполинскую мощь. Город стал международным финансовым центром и локомотивом империи; в нем бурлила жизнь, полная великих ожиданий. Часть его изящества и многообразия была ныне утрачена. Уютная георгианская компактность тоже исчезла, уступив место укрупненным масштабам неоклассики и неоготики, что соответствовало новым устремлениям разросшегося, сверхличного города. Колонна Нельсона на Трафальгар-сквер, воздвигнутая в 1843 году, была создана по образцу колонны Марса Мстителя в имперском Риме, тогда как при проектировании новых зданий на Уайтхолле был использован осовремененный классицизм; как писал Джонатан Шнир в книге «Лондон 1900 года», лондонская архитектура прославляла «британский героизм на полях сражений, британское владычество над заморскими землями, британское богатство и власть – словом, британский империализм». Став более публичным и более могущественным, город потерял долю человечности. Его символом стал мост Тауэр-бридж, который строился тринадцать лет и был окончен в 1894 году; это было необычайное инженерное достижение, но возникает чувство, что мосту намеренно был придан сверхчеловеческий, подавляющий масштаб. В его огромности и сложности отразились свойства самого города.