Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Надо сказать, что город до войны имел, большей частью, печное отопление: высокие цилиндры, охваченные гофрированным железом, плиты на кухнях. Центральное водяное отопление – в домах постройки XX века, да и то не во всех. Поэтому была проблема покупки дров, и я помню, как радовался мой дедушка, что ему удалось в начале июня 1941 года купить дрова на зиму. Печи в блокадную зиму не топили – слишком много надо дров, ставили в комнате буржуйку, трубу выводили в печь.

Большое преимущество! Где не было печей, там трубу выводили через окно, а, как ни утепляй эту дыру, холод все равно проходит. Морозы же были жуткие. У нас на Шамшевой дров не было, и, пока все не объединились у бабушки на Карповке, пришлось сжечь стулья, книги, в том числе три толстых тома Малой советской энциклопедии, роскошную этажерку для книг: на центральной вертикальной оси, поворачивалась на 360 градусов, книги ставились с четырех сторон. Никогда больше такой не видел!

Туалетной бумаги не знали, пользовались газетами. Захожу в туалет – крупными буквами надпись: «Если это еще раз повторится – доложу, куда следует». Сначала не поняли, потом сообразили: там лежит газета с портретом товарища Сталина (тоже знак времени).

Вернусь к началу. Мама была на окопах (тогда говорили именно так, а не «на оборонных работах», как теперь), отец тоже строил укрепления как инженер-строитель. Сначала где-то далеко, наверное за Лугой, потом за Гатчиной, а потом – за Красненьким кладбищем, в нынешнем Автово. Там везде росла картошка, и мама, появляясь дома, привозила по 5–6 килограммов картошки, и это отодвинуло для нас начало голода.

Я жил большую часть времени на Карповке, у бабушки. Там, в доме № 18, у бабушки и деда и маминой сестры Татьяны (Туси) две комнаты в коммунальной квартире, еще две у соседки Анны Ивановны и ее мужа. Почему помню имя соседки? Такой эпизод. Еще работала канализация. Туалетной бумаги не знали, пользовались газетами. Захожу в туалет – крупными буквами надпись: «Если это еще раз повторится – доложу куда следует». Сначала не поняли, потом сообразили: там лежит газета с портретом товарища Сталина (тоже знак времени).

Телефоны и радиоприемники реквизировали еще в начале войны.

Каноническим днем начала блокады считается 8 сентября. Это был очень жаркий безоблачный день. Над Петроградской стороной крутился немецкий самолет, разбрасывал листовки с каким-то дурацким текстом. Я во дворе дома 18 на Карповке, у бабушки. Мы собираем листовки и отдаем руководительнице группы самозащиты.

И вдруг в этот ясный день небо почернело, солнце закрылось. Мы не знали, что это значит, потом оказалось, что именно в этот день немцы разбомбили Бадаевские склады, там горел сахар, отсюда и черный дым, закрывший все небо над городом. Представляете, склады находились где-то между Киевской улицей и Благодатным переулком, то есть очень далеко от Петроградской, а небо было черным и у нас.

Недавно по ТВ одна женщина сказала, что склады горели уже поздно вечером, в темноте. Нет, это не так: детская память запомнила этот резкий контраст – голубое небо вдруг стало черным.

Зимой, вероятно в январе 1942 года, мы с моей тетей как-то дошли до сгоревших складов, с трудом выковыривали замерзшую черную землю и, сколько могли, принесли домой. Бабушка на буржуйке растопила эту землю, земля осела, а вода была сладкой.

Может быть, бомбардировки проводились и до 8 сентября, я этого не помню. Но после 8-го начались массированные бомбежки, по несколько раз в день.

Правда, бомбили промышленные объекты и госпитали. Теперь я знаю, что Жукову пришлось принять очень жесткое решение: чтобы остановить немецкие танки, почти всю зенитную артиллерию, установленную в городе, направить на фронт, и город остался открытым для бомбовых ударов. Остались только зенитные пулеметы и батарейные орудия на Марсовом поле (я их видел, когда с тетей ходил в госпиталь в Инженерном замке, где работал мой дед). В 60-х годах я узнал, что этой батареей командовал известный в то время татарский поэт, полковник Риза Халид. Ну и еще зенитки кораблей Балтфлота, стоявшие на Неве. Мы бегали к Стрелке Васильевского острова. Там, на Малой Неве, у Биржевого моста, стояли два эсминца.

И вот после бомбежки 8 сентября на Карповке мы, ребята, стояли под аркой дома № 20 и, когда падали осколки зенитных снарядов, выбегали, хватали горяченькие, с зазубринами, собирали коллекцию.

Еще одно запомнилось. Днем по Кировскому проспекту, по Большому проспекту (тогда Карла Либкнехта) шли девушки в военной форме с очень серьезными лицами и несли аэростаты заграждения. Это небольшие дирижабли, может быть 10–15 метров длиной, а в руках у девушек – катушки с металлическим канатиком. Дирижабли наполняли каким-то газом, и на ночь они поднимались в воздух на несколько сот метров, канатики внизу закреплялись на специальных столбиках. Может быть, где-нибудь они были в воздухе и днем – не знаю. Возможно, эти аэростаты и сыграли положительную роль в защите от вражеских самолетов, но упади такой самолет на город – хорошего мало.

Мы стояли под аркой дома № 20 и, когда падали осколки зенитных снарядов, выбегали, хватали горяченькие, с зазубринами, собирали коллекцию.

А вечерами в темном небе замечательная картинка: лучи прожекторов с разных сторон рыщут по небу, освещают висящие на разной высоте серебристого цвета аэростаты, иногда в их пересечение попадает вражеский самолет, и прожектора не выпускают его из этого перекрестия. Вроде бы именно в таком перекрестии наш летчик Харитонов сбил немецкий самолет, об этом сообщали.

Дома № 18 и 20 на Карповке принадлежали до революции известной певице Анастасии Вяльцевой, это были ее доходные дома. Рядом, на углу Ординарной, стоял беленький особнячок с башенками, в котором Вяльцева жила. Особнячок снесли уже в 60-е годы. Теперь там безликая железобетонная громада, какое-то учреждение.

Дома 18, 20, два дома, выходившие торцами на Ординарную, дома на углу Карповки и Кировского, дом № 44 на Кировском, известный как «дом эмира Бухарского» (он построен перед Первой мировой войной одновременно с мечетью по заказу эмира для гостей из Средней Азии), – все они составили ячейку МПВО – группу самозащиты. Ее возглавляла замечательная женщина, жившая в «доме эмира Бухарского». Увы, не могу ни вспомнить ее имя, ни добраться до архивов МПВО. Небольшого роста, никогда не повышала голос, но блестящий организатор, не чета нынешним муниципалам. Моей маме было 34 года, ей, наверное, на год-два больше. Прежде всего она организовала дежурство на крышах и чердаках во время бомбежек.

Только в октябре 1941 года на город было сброшено 43 тыс. зажигательных бомб и 850 фугасных. Зажигалки – цилиндрики 35–40 мм диаметром – сбрасывались кассетами штук по 10–12, на один дом могло попасть сразу несколько штук. Крыши у нас плохие, стояли там женщины, ребят не пускали. Мы назывались связными и находились на чердаках. Если женщины успевали – скидывали бомбочки во двор, если те пробивали крышу и еще только шипели – хватали их большими щипцами и бросали в бочку с водой, а если те начинали разгораться – в ящик с песком. И ведь ни один из этих домов не сгорел!