Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Через какое-то время воротились несколько ребят из эвакуации. Но это – были ребята моего поколения. Из старших не вернулся почти никто.

Еще поздней вернулся Миша Р. с нашей лестницы – квартира напротив. За его отцом дважды приходили в 37-м году (он был в 20-х нэпманом). Миша был человек совсем другого типа: шумный, летчик. Он рассказывал, что служил вместе с сыном Сталина – Василием. Тоже летчиком. И наперекор всяким слухам отзывался о нем с симпатией.

Ребятам нашего двора из старшего поколения я посвятил через четверть века диптих одноактных пьес «Поколение 41». («Мальчик у телефона» и «Миф о десанте»). Это было уже в 1968-м. Пьесу в Ленинградском ТЮЗе, в которую входили эти новеллы, быстро сняли с постановки: «Мальчик у телефона» был про 37-й год. А танки в августе 68-го уже вошли в Чехословакию. Пьеса «Миф о десанте» была о судьбе десанта из молодых моряков-добровольцев Кронштадтской базы, который высажен был в порядке отвлекающего удара в Петергофе в октябре 41-го и погиб. В пьесе в раковине замершего фонтана, в котором отключена вода, под безрукой статуей Венеры умирают от жажды мальчишки, не знавшие любви. «У меня любви не было. Ребята рассказывали. Интересно». И последний танец Венеры с уходящим на смерть десантом. Фавн играет на свирели «Синий платочек»…

С «Десантом» оказалось не легче. Его поставили отдельно в Мурманске, в Театре Северного флота, в паре с инсценировкой рассказа «Соль» Бабеля. И о спектакле был целый подвал в «Комсомольской правде»: «Как можно писать о героике Отечественной войны в обветшалых мифологических образах ?» – и советовали Мурманскому Обкому заняться своим театром. Впрочем, тогда же и почти такое же письмо я получил от известного в тот момент драматурга, считавшегося «прогрессивным», которому по глупости подарил распечатку пьесы. Только он к Обкому не обращался. Все остальное было то же самое. Но «Десант» был уже снят театром с постановки ранее появления статьи вместе с другой моей пьесой «Матросы без моря» – о матросах революции. (Эта пьеса потом была запрещена 20 лет.) На заседании политуправления в театре нам с режиссером Мишей Царевым крепко досталось. Управленцы старались, как могли: «Что это у нас за драматургия пошла? Какие-то сны, какие-то фавны?» Ругая нас, они вдруг начинали поносить Хрущева – давно снятого к тому времени. Больше всех старался, как сейчас помню, такой полковник Колкер – возможно, пытался оправдать фамилию. Не слишком удобную в то время.

Один из наших ярых критиков бросил нам в лицо, чуть не задохнувшись собственной смелостью: «Вы думаете, нам обязательно нужна идейная пьеса? Вовсе нет! Пусть будет безыдейная – просто развлекательная. Матрос поразвлечется и отправится выполнять свой долг. Но если идея… она должна быть железобетонная!» – и с силой сжал руку в увесистый кулак.

Пьеса «Матросы без моря» была впервые поставлена уже только в «перестройку». На сцене другого «морского» театра – Черноморского флота.

«Десант» писался мною в Москве, в снятой комнате, в очень тяжелую для меня пору, и, если честно – просто голодную. Но все равно… когда рука вписала сама собой (такие вещи рука вписывает сама, это точно!): «Фавн заиграл на свирели „Синий платочек“» и еще последний диалог: «„Удержи меня на этой земле, любовь!“ – „Не могу! У меня нет рук!“» – вся моя, не слишком простая, а в чем-то нескладная литературная судьба показалась мне неслучайной и ненапрасной.

«Десант» ставили с тех пор не один раз. В 2005-м молодые ребята, которые хотели создать новый музыкальный театр в Петербурге, заказали мюзикл композитору М. Аптекману. Его поставили в День Победы в Театре эстрады. И я снова был среди своих зрителей двух возрастов: совсем юных и совсем седых. И среди ребят нашего двора из двух волейбольных команд…

Курить я начал в тринадцать. Когда меня спрашивали, почему так рано, я рассказывал иногда про нашу экскурсию в зоопарк с одним из кружков Дворца пионеров – где-то в начале осени 1944-го. Мы смотрели на зверей, обошли все самое интересное, а потом нам сказали, что нас побалуют. И повели к ларьку. Это был один из первых ларьков газированной воды в городе. Только газу пока не было… И нас угостили простой водой, подкрашенной сладким сиропом. И тот, кто не знает, как вкусно пить простую воду со сладким сиропом и даже без газу, – может посмеяться над нами.

Папиросы продавались на каждом шагу. Ими торговали инвалиды. Они сидели на корточках или просто на земле у всех магазинов, где продавалось курево. Обычным людям, военным в том числе, курево отпускалось по коммерческой цене, а инвалидам – по государственной, куда более низкой. Были среди нас такие – кто не закурил? Были, конечно. Но их немного.

Зато папиросы продавались на каждом шагу. Ими торговали инвалиды. Они сидели на корточках или просто на земле у всех магазинов, где продавалось курево. Секрет был в том, что обычным людям, военным в том числе, это курево отпускалось по коммерческой цене, а инвалидам – по государственной, куда более низкой. И они могли торговать этими папиросами. Сигарет тогда не было. Боюсь, мы вообще не знали, что это такое. Папиросы продавались не пачками – а россыпью. И россыпи эти лежали в грязных кепках инвалидов. И это было единственное, что могло манить нас тогда.

Были среди нас такие, кто не закурил? Были, конечно. Но их немного.

По Невскому еще шли трамваи. Вообще-то они еще долго ходили. На Аничковом мосту трамвай замедлял ход… Тут мы вскакивали на него большой компанией. К улице Маяковского, у кинотеатра «Художественный», трамвай разгонялся. Тут мы и соскакивали с него один за другим, презирая клаксоны машин, которым иногда мы прыгали почти под колеса. Только движение, разумеется, было небольшим, не то что в 60-х, уж не говоря – сейчас. Как никто из нас не сломал себе голову тогда – не знаю, обошлось. Оказавшись на тротуаре, мы торжественно закуривали. Однажды меня на этом поймал мой дядя – муж тети Муры. «Молодец, Борис! Молодец» – сказал он с издевкой. Мне крепко досталось. Но все равно курил я долго потом, больше сорока лет.

И инвалиды войны у магазинов с россыпью папирос в кепках остались в нашей памяти навсегда. Инвалидов было много. Они шныряли в толпе, ловко маневрируя своими скромными дорожными средствами – маленькими и плоскими тележками на колесиках. Очень часто на этой тележке помещался только торс фактически до паховых впадин – остальной части тела не было. Иногда это средство управлялось всего одной рукой. И как блестяще управлялось этой единственной рукой, с каким шиком! Помню совсем молодого матросика в бескозырке. Его можно было всегда почти встретить на углу Пролеткультовской – теперь Малая Садовая. У него были огромные голубые глаза и лицо Сергея Есенина, невероятно похож… бескозырка была заломлена лихо и с вызовом. Потом, через год где-то, я увидел его там же с лицом опухшим, испитым, словно одеревеневшим. Поэтических ассоциаций уже не было.