Array Коллектив авторов - Дети войны. Народная книга памяти

Меню какое тогда было? Каши варили, суп варили. Курицу – в ведро, картошку порежут, травку какую… Ели на коленках, котелки еще были такие солдатские, мисок не было… Когда курицу разделывали, то жир собирали. Мне давали, а я уже в консервной баночке возле костра топила жир – нечем было смазывать оружие. Автомат мне не доверяли, а винтовку я умела почистить. Пока они отдыхают.

В шалашах жили. Партизаны ночью уходили на задание, а мы, дети, должны были повыгонять из шалашей комаров. Утречком, чуть свет, разжигали у шалаша костерок маленький, сырых щепок подбросишь, чтобы задымил, и вот так веткой какой загоняли, загоняли этот дым. Каждый шалаш надо было выкурить.

Летом к речке бегали мыться. Белья белого почти ни у кого не осталось, все пошло на бинты. Нам давали задание стирать эти полоски ткани. Постираем, развесим на кустиках, а как высохнут, скручиваем в трубочки такие.

Детские обязанности в отряде какие были? Собирать дрова, ведь партизанам некогда было этим заниматься. Еду варить надо было. Иголка, нитки всегда с собой были, что-то починить, пуговицу пришить. Костер развести. Они же мокрые все с задания приходили, под дождь попадут, или по болоту надо было идти.

У меня почерк хороший был. И командир приказал мне садиться рядом с радистом и записывать сводки с фронта. На всяких клочках писала, на упаковке от лекарства, газете, листках каких-нибудь. Потом сводки эти зачитывали на политинформациях.

В праздники старались преподнести фрицам какой-нибудь сюрприз. Или дорогу где-то взорвать, или нападение на гарнизон устроить. 1 мая 43-го я хорошо запомнила, мы всю ночь не спали, прислушивались. Ночь была ясная-ясная такая. В лесу, когда лежишь на земле, далеко слышно. Мы лежали и прислушивались к каждому взрыву, к каждому выстрелу. Ждали, хоть бы все вернулись. Такое главное желание было. А уже на рассвете слышим голоса наших партизан. Вернулись с задания. Пустили под откос эшелон, который шел в сторону Полоцка. И даже принесли какие-то продукты трофейные.

…Однажды пошли мы с мамой в разведку, на станцию. В лесу собрали черники, в деревне мамина сестра кусочек сала дала, чтобы на что-нибудь его поменять у немцев. Задание такое было: сколько там составов стоит, в какую сторону паровоз, что на платформах… Охрана нас задержала: а где вы ягоды собирали, там же партизаны в лесу? Там женщина была одна, уборщица наверное. Так она подошла и говорит: «Да мы все тут ходим, нет там никаких партизан!» Тогда отпустили. Но после того раза на станцию нас больше не посылали.

В 16-летнем возрасте стала участницей минского подполья, узник концлагеря Майданек, живет в Минске.

Комсомольское озеро в Минске, его котлован, рыли и мои родители. Лопата, транспортер и тачка. И вот 22 июня – открытие. Я, конечно, побежала на это открытие озера. Чистая вода. Солнце светит. Играем в волейбол. Все прекрасно. И ровно в 12 часов вдруг объявили: Германия вероломно напала на Советский Союз. Бои идут под Брестом. Кто-то верил, кто-то не верил. Потому, что был заключен пакт о ненападении. Решили, что это какая-то провокация.

23-го все как обычно, отец мой пошел на работу, а уже ночью Минск бомбили… Мы жили в частном секторе на Ивановской, снимали квартиру. В конце улицы – через пять-шесть домов была воинская часть. Их сильно бомбили, и нам тоже досталось – у соседей стена дома обвалилась… Мы выскочили на улицу. Все освещено, видно, как самолет летит, как бросает бомбы.

Он разыграл такую сцену, что это – его жена, стал просить отпустить его домой. Немцы иногда так делали. Но нужен был документ, штамп в паспорте сестры поставить, что она замужем. Ребята с завода сделали такой штамп. И написали там, что хотели написать. Как там немцы могли разобраться?

Они и не проверяли особо.

Вой и взрывы, взрывы!

…Потом город заняли немцы. И был такой циркуляр: все трудоспособные от 16 лет и старше должны идти на биржу труда. Народ пошел регистрироваться.

Меня взяли на завод Ворошилова [20]уборщицей. На завод привели военнопленных. Они были такие несчастные, страшные, и все мне казались стариками.

Одежда у них была настолько грязная, пропитанная кровью и потом, смотреть было больно. А я с ведром и тряпкой стою. Там один военнопленный был. Подскочил и спрашивает: «У тебя кто-то из родственников есть?» – «Мама и сестра». – «А сестра маленькая или большая?» – «Большая». Так вот, говорит, беги домой и скажи ей, что ее муж попал в плен: «Петр Струве, запомни!» Я, как под гипнозом, побежала домой. Прибежала и кричу с порога: «Клава, Клава, твой муж попал в плен! Он сказал, чтобы ты его освободила». Мама с сестрой переглянулись. Мама так головой покачала, мол, ну-ну, то ли будет еще… А сестра подумала и говорит: «А пойдем, посмотрим, что там за муж еще у меня такой». И мы пошли.

Он разыграл такую сцену, что это – его жена, стал просить отпустить его домой. Немцы иногда так делали. Но нужен был документ, штамп в паспорте сестры поставить, что она замужем. Ребята с завода сделали такой штамп. И написали там, что хотели написать. Как там немцы могли разобраться? Они и не проверяли особо.

Боец партизанского отряда имени Калинина (бригада Молотова, Пинское партизанское соединение). После войны – доктор медицинских наук, профессор, гематолог. Возглавлял Институт переливания крови, кафедру пропедевтики внутренних болезней Минского мединститута, работал в Институте радиационной медицины. Живет в Минске.

Гардероба как такового у нас не было. Кто в чем явился в партизанский отряд, тот в том и ходил. Единственное, украшали либо шапку, либо кепку красной ленточной наискосок. Все. Но и это не было обязательным. Те, кто отступали из-под Бреста, «окруженцы», они вначале ходили в армейской форме, потом форма эта износилась, они тоже перешли на гражданскую одежду.

У меня был такой небольшой короткий кожушок и была шапка из овчины зимой, а летом – обычный костюм. И все. Обувь – сапоги с портянками в основном, редко ботинки. Сапоги больше всего ценили, потому что они теплые, более удобные. Мне, например, на лошади было удобно в сапогах. В сапоги заправлены брюки, в сапогах удобно садиться на лошадь, удобно с нее спрыгнуть. Эта обувь ремонтировалась в мастерской, которая была при отряде…

Однажды мы сбили немецкий агитационный самолет, который разбрасывал листовки. В кабине было три летчика, мертвых. С них сняли одежду, обувь, крепкие такие ботинки, и раздали желающим.

Там работали бежавшие из гетто евреи, портные, организовали мастерские – и швейные, и обувные. Поэтому мы не испытывали никаких затруднений с одеждой. У местного населения были дубленые шкуры, которые некуда было девать. Немцы, когда почувствовали, что такое наши морозы, зимой 41-го даже начали собирать у местного населения эти овчины.